Наконец мотор машины заработал, и «пикап» тронулся с места. Через полчаса догнали длинную вереницу подвод с узлами, чемоданами, среди которых сидели женщины и ребятишки.
Снова остановка. Дорога здесь раздваивалась.
— Куда теперь: прямо или направо? — спрашивал шофер, разглядывая на пыльной дороге следы машин. Но здесь успела пройти голова обоза беженцев, и трудно было разобраться, по какому пути направилась колонна.
— Поворачивай куда-нибудь, не стой, — нервно торопил Либкин. — Сейчас все дороги на восток ведут.
— Очень плохо, что они туда ведут, — угрюмо ответил шофер и повел машину вправо.
…«Пикап» выехал на широкий тракт, по которому, поднимая облака пыли, проходила автоколонна. Вклинившись в нее, машина уменьшила скорость, ибо колонна двигалась не очень быстро. Изредка она останавливалась, и тогда спереди был слышен рев мощных моторов. Маринин решил, что в голове колонны идут танки, и поделился своими соображениями с соседями. Это подбодрило всех. Солдаты оживились, полезли в карманы за табачком.
— У кого есть прикурить?
Спичек в машине больше не оказалось.
Когда колонна остановилась, один красноармеец перемахнул через борт наземь. Через минуту он возвратился и дрожащим голосом прошептал:
— Братцы, колонна-то немецкая! Фашисты… Самые настоящие…
По телу Петра пробежал холодок. У кого-то рядом дробно застучали зубы.
Не успели сидевшие в машине оправиться от неожиданности, собраться с мыслями, как к «пикапу» подошел солдат в немецкой форме. Взявшись рукой за борт, он что-то спросил. На него тотчас же навалились. Кто-то ударил гранатой по голове, тускло блеснул в чьей-то руке штык. Но фашист успел пронзительно закричать.
Спереди и сзади к «пикапу» побежали немцы.
Машина мгновенно опустела. Треснули ружейные выстрелы. Полоснула автоматная очередь. Маринин перевалился через борт на правую сторону «пикапа» и от боли скрипнул зубами. Заскорузлая повязка сдвинулась с места во время прыжка и разбередила рану. По ноге в сапог побежала теплая струйка.
Не успел он сделать и шагу, как на него сразу налетело несколько человек…
Петр, позабыв о боли в ноге, направо и налево бил автоматом. Непослушные руки не могли нащупать и поставить на боевой взвод спуск. На Петра наседали. Упала под ноги сорванная планшетка. Треснула гимнастерка на груди: чья-то сильная рука вырвала карман, в котором лежали документы. И вдруг его автомат заработал. Хлестнула длинная очередь, трассирующие пули ударили в упор по врагам.
Кольцо вокруг Петра раздвинулось вмиг: немцы прятались за машину, падали в кювет, а автомат не утихал. Рывок, и Маринин уже был во ржи. Остервенело трещали сзади автоматы. Но Петр бежал, падал, полз, опять бежал…
Техник-интендант Семен Либкин не сообразил, что случилось. Злой шуткой показалось ему появление гитлеровцев у машины. Сквозь тяжелую дрему слышал стрельбу, возню у машины и никак не мог понять — снится это или наяву. Догадался, что попал в руки врага, лишь тогда, когда его выволокли из кабины «пикапа» и бросили на землю. Близорукими недоумевающими глазами смотрел Семен на людей в зеленых тужурках, и больше всего его сейчас занимал вопрос: «Откуда они так неожиданно свалились?» И оттого, что враги появились так внезапно, Либкин даже не успел испугаться. Мысли разбежались бог весть куда. Ни одну из них Семен не мог поймать, чтобы найти себя, чтобы, зацепившись за нее, начать думать, соображать, что же в конце концов произошло.
— Комиссар? — на ломаном русском языке спросил Либкина высокий молодой немец.
— Ко-ми-сса-ар, — растерянно, не то утверждая, не то переспрашивая, проговорил Семен, совсем позабыв о своем интендантском чине.
Гитлеровцы вокруг зашумели, оживленно заговорили.
— Предупредите конвойных, чтобы не пристрелили комиссара. Его нужно доставить в штаб живым, — распорядился кто-то из офицеров.
Либкин свободно владел немецким языком. Услышав такие слова, он сразу не догадался, что речь идет о нем. Когда его ткнули автоматом в грудь, приказывая идти к машине, Семен съежился, посмотрел в сторону офицера и обиженно по-немецки промолвил:
— Почему у вас допускают хулиганство?
В ответ раздался дружный смех. А офицер, подойдя вплотную к Либкину, посмотрел ему в лицо и сказал:
— Совсем удачная добыча: комиссар, владеющий немецким языком.
Под усиленным конвоем Либкина везли на запад. Большой крытый брезентом грузовик, прерывисто воя мотором, катил по шоссейной дороге, омытой ночным дождем. Навстречу нескончаемой лавиной шли немецкие войска — танки, артиллерия, мотопехота.
Либкин сидел в углу огромного кузова и остановившимися глазами глядел на запруженную войсками ночную дорогу, которая была видна сквозь откинутую стенку заднего брезента, словно на экране. На боковых скамейках примостились два автоматчика. У стенки кабины, рядом с Либкиным, на подушке, снятой с какой-то разбитой советской машины, сидел офицер.
Только теперь Семен Либкин понял безвыходность положения, в которое он попал. До этого он, привыкший мыслить медленно, смотреть на все вокруг добродушно, надеялся, что все само собой сложится хорошо.
Офицер, молчавший всю дорогу, вдруг обратился к Либкину:
— Разве известно было русским, что мы собираемся нападать?
Либкин посмотрел на гитлеровца спокойными глазами и ответил:
— Еще как известно…
Офицер вздохнул и, отвернувшись, про себя забормотал:
— Черт возьми! Теперь понятно, почему мы до сих пор не в Смоленске.
В первом же местечке грузовик свернул резко на юг и запетлял по малонаезженным проселкам. Колеса часто громыхали по бревнам мостков, перекинутых через речушку, буксовали в мокром песке на бродах. Либкину было странно, что его увозят куда-то в глушь, далеко в сторону от больших дорог и населенных пунктов.
Ехали через луга, перелески и наконец остановились на опушке небольшой рощи. Здесь Либкину приказали сойти с машины.
Роща, через которую два солдата и офицер конвоировали Либкина, была небольшой. Сразу же, ступив под сень деревьев, можно было увидеть, как впереди, в прогалинах между стволами, светилось небо — виднелась противоположная опушка, за которой раскинулся огромнейший луг.
Вот и опушка. Здесь Либкин увидел два транспортных самолета, забросанных ветками. Недалеко от них были сложены ящики, бочки — склад боеприпасов и горючего.
На лугу Либкин заметил множество следов от гусениц. Догадался, что легкие танки немцы перебрасывали тоже по воздуху… «Так вот как они оказались в нашем тылу!..» Но о другом не догадывался Либкин: этот аэродром основали переодетые в форму командиров Красной Армии фашистские диверсанты за два дня до начала войны… Никто еще не знал о войне, а на глухой луг, оцепленный «красноармейскими постами», садились по ночам немецкие самолеты… Но об этом — потом…
В лесу взревели моторы. Огромная машина, сбрасывая с плоскостей ветки, вырулила из тени.
Открылся люк, на землю упал трап.
— Быстрей, морда жидовская! — крикнул на Либки-на офицер.
Потемневшими глазами смотрел Семен в лицо врагу. За всю жизнь его впервые хлестнули такими словами. Но не от слов было больно. Они, давно отжившие, забытые в Советской стране, утратили всякий смысл и были пустым звуком. Было больно, что вдруг на своей земле, в родном доме его хотят оскорбить, унизить.
Либкин нервным движением руки снял очки, зачем-то протер их и спрятал в карман.
Фашист толкнул пленного к трапу, и Семен медленно начал подниматься по ступенькам.
— Быстрей, свинья! — И гитлеровец снизу больно ударил его в бок.
Либкин резко повернулся. Его бледное лицо выражало ярость. Казалось, он сейчас нанесет фашисту страшный удар сапогом в лицо. Но от неумелого поворота нога Семена соскользнула со ступеньки, и он, беспомощно хватаясь за обшивку самолета, свалился офицеру на грудь. На пленного посыпались удары — тяжелые, остервенелые.