— Ничего мне не жалко, — хмуро ответил Павел. — У нас с ней учебники общие… А потом, что тато скажут, когда вернутся домой?
— Тато же мне ясно написали: перебирайся в Коха-новку, пусть Павел будет при тебе, а Ганна — как хочет…
— А она не хочет.
— Захочет! Ты только помоги мне. — И веселые глаза Югины лукаво подмигнули.
— В чем помочь?
— Когда Ганна будет спать — тихонько отрежь у нее ножницами кончик косы. Самую малость!..
Павлу показалось, что сестра шутит.
— Для чего?
— Это уж мое дело, — загадочно ответила Югина, и на ее сдобном лице опять мелькнула улыбка.
— Нет, ты скажи!
— Ну… Я советовалась с бабкой Сазонихой. Она поколдует над той косой, и Ганна сама уйдет со двора.
— Да брешет Сазониха! Это же глупости!
— Ну и пусть брешет! Вон осенью у Харитины-лунатички бешеная собака порвала корову, так бабка «побрехала» и вылечила.
— То совсем другое дело, — ответил Павел.
Он был свидетелем, как старая Сазониха врачевала Харитинину корову. Вначале поила ее варевом из царь-зелья, а со временем, когда у коровы появились под языком «щенята» — белые пузырьки, бабка повылавливала из них несозревших червяков, от которых, как она объяснила, скотина потом и бесится, если проглотит их, созревших и проклюнувшихся из пузырьков.
— Да еще и неизвестно, была ли та собака бешеная, — с сомнением заключил Павел.
Заскрипела сенная дверь, и на подворье выскочила уже собравшаяся в школу Настя.
— Павло, ты чего копаешься? — спросила она, держа в одной руке связанные шпагатом книжки и тетради, а второй поправляя на голове платок. Догадавшись, что Павел о чем-то шептался с Югиной, Настя пристально посмотрела на него, досадливо надломив тоненькие черные брови. Потом горделиво зашагала к воротам, за которыми уже топтался, дожидаясь Настю и Павла, долговязый Серега.
Павел кинулся в хату и через минуту уже догонял Серегу и Настю.
— Так не забудь, что я тебе велела! — властно крикнула ему вслед Югина.
Из хаты вышла Ганна. Глядя через ворота на удаляющихся школяров, она неприветливо спросила у Югины:
— Курам давать есть или сама дашь?
— Обойдусь сама, — холодно ответила Югина и направилась через подворье к базу.
Нелады в хате Ярчуков начались давно. Возьмется Югина постирать белье Павла, а Ганна сразу: «Почему ты? Я все-таки мать ему!» Или придут к Насте подружки, садятся в большой горнице за стол и делают уроки, а Югина на кухне выговаривает Ганне: «Своих детей полна хата, а тут еще чужие…»
Не раз приходилось Игнату, мужу Югины, громким басом прикрикивать на женщин:
— А ну, замолкните! Нашли, из-за чего цвиринькать!
Игнат — черноусый, краснолицый мужчина со смоляными глазами. Высокий и широкоплечий, с пудовыми кулачищами, он славился в селе своей неторопливостью, бычиной силой и умением при случае в один присест выпить ведро горилки и закусить если не целым поросенком, то дюжиной соленых огурцов. Отправляясь по каким-нибудь делам далеко от села, Игнат забрасывал себе на спину мешок, в который предварительно насыпал пуд земли, а в руку брал железный лом. «Не могу налегке прогуливаться, — виновато оправдывался он, если его за такое чудачество поддевали шуткой. — Размашистей шаг с грузом». И забавлялся ломом, как тросточкой.
Когда ранней весной сахарный завод останавливался, Игнат начинал ходить на работу в колхоз и успевал за весну и лето выработать трудодней не меньше, чем иной за целый год.
Игнат обычно неразговорчив, но на недавнем колхозном собрании неожиданно для всех попросил слова и своим выступлением взбаламутил все село.
— Я так, к примеру, думаю, — мучительно подбирая слова, сказал Игнат. — Кто в колхозе работает, как мокрое горит, у того треба к едреной кочерге отрезать по самую хату приусадебный огород!
Собрание неодобрительно зашумело, и Игнат, налившись краской, сердито уставил смоляной взгляд на людей. Потом, не напрягая голоса, прикрикнул так, будто пальнул из пушки:
— А ну, тиша!..
Ошарашенный зал примолк.
— Чего шипите, как гусаки бешеные? Не нравится? Конечно, едрена кочерга, огородишко всегда спасает! Всегда можно сховаться за него, если в колхозе нелады. Не было бы огородов — надеялись бы только на колхоз и работали б в нем как черти! Не позволяли бы одному голове колхозным хлебом распоряжаться! А то некоторые выходят на работу, как на панщину когда-то ходили. Ни колхозники, ни единоличники, а вроде ленивые наймиты!
Дальше говорить Игнату не дали. Бабы подняли такой гвалт, что он вынужден был сесть на свое место. А Югина крикнула ему через весь зал:
— Придешь домой, узнаешь у меня и огород и панщину!
Но дома первой начала разговор Ганна.
— Как же можно так неразумно, Игнат? — с укоризной спросила она. — Хата без огорода и садка что голый человек.
— Рабочие — люди не хуже нас, а живут без огородов! — вяло огрызнулся Игнат.
— Они привычные в каменных мешках жить, — не сдавалась Ганна. — А нам, темным селянам, земелька при хате нужна, чтоб можно было босой ногой на нее ступить и украшать ее как каждому хочется.
— Так вы же, бабье, половину времени на этих огородах убиваете, а буряки вон стонут под бурьяном!
— А почему бы и вам, мужикам, не выйти бы с тяпкой на буряки?
Ганна, видать, приготовилась для долгого разговора, но ее вдруг перебила Югина. Обращаясь к мужу, она со скрытой насмешкой сказала:
— Мало, Игнате, я грызу тебя своими разговорами. Так выслушивай других. Мужикам всегда пользительно, когда чужие бабы им мозги проветривают.
Затем Югина повернулась к Ганне:
— Ей-богу, Игнат сбежит из семьи, если мы вдвоем будем мылить ему загривок. Есть же у него жена, пусть ее и терпит!..
Ганна, не дослушав Югину, быстро ушла в свою комнатку.
И вот наконец распри между двумя хозяйками достигли того накала, когда обеим уже стало невмоготу. И Югина ничего лучшего не придумала — сходила за советом к бабке Сазонихе, заменившей в Кохановке покойную знахарку — Оляну.
У Павла не выходил из головы разговор с Югиной о том, что он должен отрезать клок косы у своей мачехи. Ему было смешно и грустно. Очень хотелось поговорить с Настей, поговорить так, как никогда еще с ней не разговаривал. Сделать же это можно будет только после уроков, по пути домой…
Но, как всегда, за Настей увязался Серега. Только вышли из школы, Серега взял у Насти ее книги и бережно понес вместе со своими.
Павлу стало досадно. Сколько они ходят вместе с Настей в школу, а он ни разу не догадался взять ее книги.
Затвердевшая глинистая тропинка тянулась вдоль заросшего водорослями пруда, простершегося от завода до самого леса. Ученики растянулись по тропинке прерывистой цепочкой. Шли по двое, по трое, болтая кто о чем, толкаясь и смеясь. Нет в ученической жизни более веселого часа, чем время возвращения из школы.
Павел шел сзади Насти и Сереги и все думал, как и когда начать разговор. Его раздражал Серега — длинный, худощавый; из-под его потертых коротких штанин белели ноги, обутые без носков в разбитые ботинки. На Сереге такой же видавший виды кургузый пиджачок, полинялая кепочка, с трудом державшаяся на давно не стриженной голове. И что в нем нашла Настя? Лицо у Сереги веснушчатое, нос зимой и летом розовый, с облупившейся кожей, маленькие и хитрые глазки опушены белесыми ресницами. Только и всего, что Серега хлопец отчаянный: храбро лезет в любую драку, не боится даже старшеклассников.
В школе давно заметили привязанность Сереги к Насте. Но над ним не посмеешься — уж очень скоры его кулаки на расправу. Да и Настя не дает повода для насмешек — ко всем мальчишкам относится она одинаково, со снисходительной приветливостью и некоторой горделивостью. Но все-таки наивное и стыдливое ухаживание Сереги ей, видать, было приятно.