Некогда могучий, краснолицый, гнувший своими ручищами конские подковы, Игнат жил теперь как клубок боли, которая часто просыпалась в нем и начинала терзать пронизанное осколками тело.
Почти лишенный возможности передвигаться, Игнат целыми днями слушал радио или читал газеты и журналы, а потом тайком доставал из-под матраса толстую тетрадь в черной дерматиновой обложке и подолгу сидел над ней с карандашом в руках. Тарас догадывался, что за «бухгалтерию» ведет его отец в черной тетради, ибо тот нередко, заглядывая в нее, задавал Тарасу неожиданно каверзные вопросы.
— Ну, как ты мыслишь, Тарас, новым культом у нас еще не пахнет? — спросил однажды Игнат.
— Вроде нет, — ответил Тарас, хотя временами и сам был не прочь покритиковать начальство: после разоблачения культа личности это стало модным в селе. Иногда доставалось даже секретарю обкома партии, хотя все, кто когда-либо встречался с ним, относились к нему с уважением, как человеку умному, знающему жизнь и людей, умеющему смотреть в корень.
— Ой, смотри! — Игнат недовольно хмурил брови, если Тарас не разделял его опасений. — Чтоб не было как в тридцатых!
Но самыми неприятными для Тараса вопросами отца были те, которые касались не обязательных, по мнению Игната, или неразумных государственных расходов.
— Вот скажи мне, Тарас, — спросил однажды у сына Игнат, — не через меру ли мы щедры на помощь чужим странам?
— А как же иначе? — удивился Тарас. — Жить под одним небом и не помогать тем, кто в беду попадет?
— Я не о том, — сказал Игнат, выслушав сына с вежливым вниманием. — Кто же будет против того, чтобы дать голодающим трохи пшеницы, или построить больницу в тех краях, где людей морит всякая холера и чума, или подкинуть грошей и лекарств после землетрясения? Но разъясни ты мне толком, зачем нам, скажем, строить за границей… это самое… где мячи ногами гоняют… стадионы?!
— Стадионы? — Тарас посмотрел на отца с недоверием, — Что-то не слышал такого.
— Не слышал? — Игнат зашелся язвительным смешком. — А у меня есть вырезочка из газеты. — И старик, достав из-под матраса тетрадку с записями, извлек из нее клок газеты.
Тарас читал заметку о «комплексе спортивных сооружений» с недоуменным и растерянным видом. На этот конкретный вопрос он ответить не мог, хотя понимал главное — то, что понимают все: наше государство, идущее к коммунизму, оказывает помощь слабым странам не корысти ради, а по законам братства и дружбы.
Заметив растерянность сына, Игнат продолжал разговор:
— А вот скажи, во сколько мильонов тот стадион нам обойдется? Не знаешь? А я примерно знаю. Подсчитал! На эти гроши можно было б если не всю, то половину нашей области шоссейными дорогами покрыть!
— Придет время, возьмемся и за дороги, — сердито ответил Тарас и прикрикнул на отца: — Читали бы, тату, лучше «Кобзарь»! Слушать надоело! Неужели вы, когда жили своим хозяйством, ничем не делились с соседями?
— Ну ладно, — вроде опять шел на мировую Игнат. — Не будем говорить о разных там стадионах, которые в чужих краях строим за свои кровные гроши. Не об этом разговор. Ты вот что скажи: сколько стоит тот, говорят, хрустальный, вперемежку с золотом палац спорта, что в Киеве на Бессарабке построили? Не знаешь? Стоит больше, чем обошлись бы шоссейные дороги между главными селами области!
— Брехня! И никакой он не хрустальный и не золотой! Сам бывал там!
— Нет, не брехня. Золотой! — настаивал Игнат. — И вот мне непонятно, почему не повременить было с этим палацем и не построить вначале дороги? Ты же знаешь, что весной и осенью, да и летом после дождя там, где нет шоссеек, — потоп. Уже можно было б построить дороги на те гроши, что убухали на запасные части для разбитого в распутицу транспорта!
— Начальству виднее, что сперва надо строить.
— А может, и не виднее? Ты много видел в Кохановке высокого начальства из области? Оно больше ездит туда, где дороги хорошие и где хозяйства богатые.
— Это уж совсем неправда! — горячился Тарас. — Сколько раз в нашем селе бывал секретарь обкома?!
— Ну, бывал… два раза. А что толку? Дороги после этого асфальтом покрывались?
Дороги в спорах Игната занимали главное место. Во время войны побывал он во многих странах, и теперь вспоминались ему виденные там трассы, покрытые асфальтом или брусчаткой. Тарас, может, не обращал бы внимания на язвительную болтовню отца, если бы нечто подобное не мелькало иногда в разговорах других людей. Вот и несколько дней назад, в клубе, когда перед началом фильма показывали киножурнал. На экране появился диковинный гигантский радиотелескоп. Диктор бойко стал объяснять, что телескоп этот очень сложный и очень дорогой, что предназначен он для прощупывания глубин вселенной; посланный им пучок энергии может обнаружить в безбрежных просторах космоса неведомые миры и, отразившись от них, вернется на Землю. Кто-то саркастически бросил в затемненном зале:
— В чужие миры тыкаемся, а в своем порядка не наведем!
И эта реплика больно хлестнула Тараса. Он подумал, что никто другой, а именно он, секретарь парторганизации и завклубом, виноват в том, что люди не всегда умеют подняться своим пониманием до уровня общегосударственной политики, не всегда могут проникнуть мыслью и сердцем в сокровеннейшие глубины нашей жизни, с ее сложностями, с ее путями в экономике и политике, с ее перспективами. Но что он должен делать? И как? И с кем? Есть, конечно, комсомольская организация, есть учителя, агроном, зоотехник, фельдшер. Но что возьмешь, например, с комсомольцев, если даже инструктор райкома комсомола, выступая перед людьми, не отрывает глаз от бумажки?
Вот все эти вопросы Тарас Пересунько выплеснул вчера в беседе со Степаном Прокоповичем Григоренко. Рассказал ему о настроениях мужиков, о каверзных вопросах отца и его тетради в черной обложке.
Степан Прокопович долго прохаживался по своему просторному кабинету, опустив голову, будто искал что-то на полу. Потом остановился перед Тарасом, сидевшим у раскрытого окна на стуле, и спросил:
— Ты не читал такую книгу: «Хлеб — имя существительное»?
Тарас отрицательно мотнул головой.
— Прочитай. Оказывается, писатели тоже умеют смотреть в самый корень. Так вот, в этой книге писатель ведет разговор со священником и оба режут такую правду-матку! Ведь раньше нередко бывало так… Решают селяне строить церковь и выбирают для нее самое красивое, высокое место, чтоб белым лебедем плыла она над окрестностями, а ее золоченые купола чтоб светили солнцем, так сказать, местного значения. Приглашают известного архитектора, не суля ему за работу ни лауреатской премии, ни победы на всесоюзном конкурсе. Кличут настоящих художников, чтоб расписали стены и своды святого храма. И храм действительно дышал святостью, ибо сотворен был по канонам искусства.
А как мы строим свои храмы? Хорошо, если есть в селе клуб, построенный по типовому проекту. Типовому! Понимаешь? Зодчий может сидеть где-то в Киеве иля Москве и создавать проект клуба, скажем, для нашей Кохановки, не зная и не ведая, как это здание впишется в панораму села и местности, будет ли его архитектура созвучна с душевным складом нашего подолянина! А что внутри этого типового клуба? Ты видел хоть одну настоящую картину? Встречал хоть одного мало-мальски известного художника, который бы вложил свой талант, свое творческое волнение в оформление сельского клуба?
Но главное впереди… Раньше селяне приходили в церковь, как на спектакль. А какие голоса встречались в церковном хоре! Не перевелись же они, черт возьми! Священник выступал иногда не хуже оперного певца: проповеди свои читал так, что слезы вышибал у прихожан. Видишь, как религия опиралась на искусство? Были у нее свои обряды, традиции.
А где наши обряды? Говорим только, что в пропаганде идей коммунизма надо опираться на лучшие образцы нашего искусства и литературы. Не опираться, а саму пропаганду необходимо сделать подлинным искусством!
— Но религия дурманила народу головы, — не удержался Тарас от замечания. — Поэтому ей и надо было изворачиваться.