Постояв еще минутку на кухне, Серега с недоумением пожал плечами и вышел в горницу. А Кузьма, неистово перекрестившись на единственную, черную от мушиных следов икону-доску в углу кухни, открыл окно и, покряхтывая, выбрался в огород: пройти через горницу у него не хватило храбрости.
Когда завернул за угол хаты, увидел, что Маринка стояла на улице на прежнем месте, а к ней спешил через подворье Юра Хворостянко, заметивший девушку в окно. Кузьма потоптался на месте, подумал и, махнув рукой, пошел к сенцам, чтоб попасть в камору. Маринка теперь его не интересовала. И, поскольку рухнула надежда раз-живиться у Насти «калиновкой», он решил идти на другой край села, где одиноко грустила в колхозном саду старая хатенка учителя Прошу, чтобы поставить закваску для самогонки.
В каморе Кузьма положил в мешок буханку хлеба, кусок сала, дрожжи и с этой небольшой ношей вышел на улицу. Маринки и Юры здесь уже не было.
Путь Лунатика пролегал мимо конторы правления колхоза. Здесь он неожиданно столкнулся с Андреем, который, сойдя с крыльца, сосредоточенно рассматривал какие-то бумажки, затем аккуратно складывал их и прятал во внутренний карман пиджака.
— Эй, Андрей Павлович! — окликнул его Кузьма Лунатик. — Дело к тебе есть!
— Что за дело? — невесело спросил Андрей, подойдя к старику.
— Ты завтра утром будешь свободен?
— Нет, дед Кузьма, — покачал головой Андрей. — Сегодня уезжаю на целину.
— Тю-тю! — присвистнул Лунатик. — Чего это тебе дома не сидится?!
— Кому-то надо ехать.
— А Маринка? Ой, гляди, проворонишь дивчину! Я уже приметил, что техник-строитель вьется вокруг нее.
— Ну и на здоровье! — Андрей ответил со злым безразличием, и Кузьма уловил в прищуренных глазах парня боль.
— Э-э, нет… — Старик пристально всмотрелся в лицо Андрея. — Не дело говоришь. Зачем же такую славную девку упускать? Или поссорились?
— Не спрашивайте, — буркнул Андрей и полез рукой в карман за сигаретами.
— И дурак! — неожиданно вспылил Кузьма.
— Почему дурак? — переспросил Андрей, прикуривая сигарету.
— Дурак, что таишься от меня! Дед Кузьма в любом деле может воспомоществовать.
— В этом деле никто не поможет. — И Андрей тяжко вздохнул.
— Эта самая, как ее? Ага!.. Любовь!.. Расстроилась? Так мы ее в два счета склеим! Навечно! Как электросваркой!
— Интересно. — Андрей саркастически засмеялся, измерив старика насмешливым взглядом.
— А ты не смейся! — И Кузьма с таинственным видом оглянулся по сторонам. — Слушай, какой я тебе пропишу рецепт. Только слушай! Проберись в Маринкину хату, выломи из печки кирпичину и носи ее в кармане. Хрест святой, не брешу, что Маринка сама к тебе прибежит.
— И долго нянчить в кармане кирпичину надо? — иронически спросил Андрей.
— Не веришь?! — Кузьма обидчиво поджал губы, затем поскреб пальцами в бороденке — Могу дать другой рецепт. Научный! Слушай. Поедь в Будомир на базар и купи у гончара новый горшок. Только не торгуйся, плати сколько запросит. А приедешь домой, просверли в горшке побольше дырок. Уразумел? Потом поймай кажана, или, по-научному, летучую мышь, посади ее в тот горшок и поставь его вверх дном в муравейник в глухом лесу. И тут же удирай что есть духу! Чтоб ты, не дай бог, не услышал свиста кажана, иначе оглохнешь! Потом, когда муравьи обточат кажана, возьми его косточки и найди меж ними вилочку и крючочек. Понял? Если хочешь, чтоб дивчина любила тебя, зацепи ее тем крючочком. За какое место не скажу, пока не поставишь магарыч!
— А вилка зачем же? — уже с веселым любопытством спросил Андрей.
— Про вилку могу без магарыча сказать: если вдруг разлюбил ты дивчину, толкни ее незаметно вилкой в бок, тогда и она тебя разлюбит и уйдет. Понял?
— Понял.
— Будет магарыч?
— Не будет.
— Почему?!
— Уезжаю я, диду Кузьма.
— Ну и дурак!
— Какой есть!
В это время Андрей и Кузьма увидели, что со стороны колхозного двора торопливо шел через выгон Юра Хворостянко. Кузьма, который все время думал, как будут чувствовать себя те, кто ел его «противолюбовные» вареники, смотрел на чем-то озабоченного Юру с любопытством и бесовской хитрецой, а Андрей — с ломившей сердце неприязнью.
Андрею показалось, что техник-строитель ощутил его неприязнь и поэтому вдруг остановился, не дойдя до них десяток шагов. Юра смотрел на Андрея и Кузьму каким-то не то отсутствующим, не то испуганным взглядом, а лицо его, вдруг покрывшееся испариной, исказила гримаса подступившей к горлу тошноты. Тут же он резко повернул в сторону огородов и неожиданно побежал к недалекой конопле.
— Что с ним? — озадаченно спросил Андрей, когда Юра нырнул в сизо-зеленую чащу.
Старик странно хихикнул, отвел в сторону виноватоблудливые глаза и неопределенно ответил:
— Может, тебя напужался. А может, мутит после опохмелки. — И тут же пугливо покосился в сторону своей хаты. — Ну, мне пора, Андрюха, прощевай.
31
Сгустившийся мрак скрыл очертания предметов, находившихся в поле зрения Павла Платоновича. Павел лежал в постели на боку и широко раскрытыми глазами смотрел на комнату. Уже глухая ночь. Ему не спалось. За спиной, у стенки, мерно и ровно посапывала Тодоска.
Завтра в десять утра Павлу и Тарасу Пересунько надо быть в Будомире на бюро парткома. Придется держать ответ за то, что поспешили выдать на трудодни хлеб. Нет, Павел Платонович не чувствовал за собой вины: колхозники получили заработанное даже не полностью. Ведь сколько вложили они труда, чтобы в такой засушливый год собрать хоть средний урожай. Но тревога глодала сердце. А вдруг они с Тарасом чего-то не понимают? И наверняка не понимают, если призывают их к ответу, несмотря на то что колхоз полностью выполнил государственный план хлебозаготовок. Правда, еще не убраны крупяные.
Сегодня Павел Платонович звонил по телефону в партком, пытался выведать, что их ждет на бюро. Но Степана Прокоповича не застал. На звонок откликнулся Клим Дезера, с которым у Павла Платоновича были не очень добрые отношения. Павел несколько лет назад остро покритиковал Дезеру на партийном активе за то, что тот, приехав в Кохановку как уполномоченный райкома партии, без знания дела заставил трактористов глубоко вспахать участок заливной земли с наносным гумусом. В итоге гумус был завален толстым слоем песка.
Наткнувшись на Дезеру по телефону, Павел не удержался и спросил, зачем вызывают его и Тараса в Будо-мир. Дезера же, уловив тревогу в голосе Ярчука, ответил со зловещим смешком:
— Не беспокойся, Павел Платонович, не обидим. Вызываем, чтобы выдать сполна за все сразу.
— За что именно? — с притворной беспечностью спросил Павел.
— За все, что творится в твоей Кохановке!
И Павел Платонович размышлял теперь над тем, что мог иметь в виду Клим Дезера. «За все, что творится в твоей Кохановке». Может, дошел до парткома слух о той дурацкой истории с представителем милиции? Надо же: в дни уборочной, когда язык с плеча не снимаешь, люди находят время выкидывать разные коники-макогоники. Кто же это сотворил? Впрочем, Кохановка — она и есть Кохановка. В ней немало хлопцев и девчат, которые иногда такое отчебучат, что весь район потешается.
Ой, Кохановка, Кохановка! Нет милее и нет постылее тебя! Будто вся судьба Павла, вся жизнь, все боли и все радости, все прошедшее, настоящее и будущее — все собралось в этом привычном родном слове «Кохановка». Почему? Не потому ли, что украинское слово «кохання» означает «любовь»? Кто его знает…
Сколько же красивых сел на Подолии! Павел Ярчук, когда был на войне, видел чужие земли, дальние страны. Говоров много слышал, песен, вникал в смысл жизни встречавшихся ему добрых людей (добрые люди везде есть). Там, за границей, в который раз убедился, что все люди умеют глубоко страдать и кипуче радоваться, когда жизнь дарит им счастье.