— Федор Пантелеевич будет присутствовать на заседании бюро. Только что с полей вернулись.
Тут же выглянул в дверь Степан Прокопович.
— Принесите сводки заготзерна, — сказал он секретарше, а затем перевел озабоченные глаза на Ярчука, и Павлу стало не по себе от этого хмурого, укоризненного взгляда.
— Ты чего так рано? — спросил наконец Григоренко. И, не дожидаясь ответа Павла, сказал: — Раньше двенадцати не понадобишься. Можешь идти в чайную завтракать. — И резко захлопнул дверь.
Павел, досадливо крякнув, вышел на улицу. Не торопясь, расслабленной походкой, ощущая в груди тесноту, направился к чайной.
Вскоре он сидел за столом в углу пустынного еще зала и с безразличием рассматривал меню. А когда подошла официантка, заказал яичницу с колбасой и бутылку пива.
Завтракал, не ощущая вкуса еды. Тревожила Павла Платоновича предстоящая встреча на бюро с секретарем обкома партии. Знал он, что Федор Пантелеевич бывает крутоват с провинившимися коммунистами.
В памяти еще свежа история с бывшим заместителем председателя кохановского колхоза Василем Васютой — его, Павла, первым заместителем. Казалось, бывалого и тертого Василя ничто и никогда не могло сломить. Чувствовал он себя в колхозе хозяином больше, чем Павел Платонович. А однажды крепко выпивший Василь прямо сказал:
— Спихнул бы я тебя, Павел, с председателя, да твои ордена людям глаза ослепили. Мешаешь мне развернуться.
— А ты поделись со мной своими планами, — насмешливо сказал ему тогда Павел, поглаживая черные усы. — Если поверю, что сумеешь «развернуться» лучше, чем я, сам людей уговорю избрать тебя председателем. Только, чур, тогда держи меня в заместителях.
— О, це дело! — Василь Васюта, с недоверием заглянув в карие глаза Павла, все-таки начал объясняться: — Нет у тебя, Павел Платонович, хитрости в подходе к руководителям. А у меня есть! Я могу быть всяким, каким надо руководству! Демократия? Давай демократию! Умею признавать вину, каяться и так критиковать себя на собраниях, что аж мякина из меня сыплется… План? Дам план!.. А главное, по-человечески надо приглянуться начальству. Знал я одного такого начальника, когда был деятелем заготскота. Жалуется он, допустим, на какую-нибудь болезнь, а я тоже уже болен! Так ему распишу свои болячки, что смотрит он на меня как на брата родного. Или он силой хвалится. И я тоже силач! Только чуть-чуть поменьше… А то еще станет доказывать, что правдив он и честен. Но дудки! Я почти такой же! Почти — заметь это. Одним словом, я всякий, какой нужен, но не лучше начальства!
Павел Платонович, натопорщив усы и сдвинув брови, ответил тогда Василю:
— Все эти твои способности можно пропечатать одним словом: подлость! Удивляюсь, как такому субчику удалось пролезть в партию.
— Но-но! Потише на поворотах! — пьяно заорал Василь, размахивая кулаками. — Я тебе по-дружески душу раскрыл! Не плюй туда, голова!
Павел понял, что надо немедленно освобождаться от Василя Васюты. Но вскоре уехал в Киев на Выставку достижений народного хозяйства, а Васюта на время остался его замещать.
Случилось это в первую же весну после того, как чьи-то горячие головы предложили колхозникам продать своих коров в колхоз, с тем чтобы потом брать молоко на общественной молочарне. Не обошло это поветрие и Кохановку. Скрепя сердце многие кохановчане отвели своих буренок на колхозную ферму. Кузьма Лунатик тоже спровадил свою коровенку Комету. А весной, как раз тогда, когда Павел Платонович укатил в Киев изучать выставку, Комета испустила дух: то ли от бескормицы, то ли от старости — сказать трудно, ибо Василь Васюта распорядился не подпускать ветеринара к подохшей корове, а немедля вызвать Кузьму Лунатика.
По дороге на ферму Кузьма узнал от людей, что Комета подохла, и насторожился. Увидел ее издали лежавшей за изгородью. А вокруг Кометы прохаживался на кривых ногах Василь Васюта, одетый в юфтевые сапоги, галифе и потертую шоферскую кожанку.
— Ваша? — строгим тоном спросил Васюта, испепеляя старика негодующим взглядом и указывая пальцем на Комету.
— Кто? — будто ничего не видя, переспросил Кузьма.
— Корова?!
— Корова?
— Да!
— Какая корова?
— Вот эта! Зенки протрите!
— A-а, эта… Эта в прошлом годе была моя, а как продал вам, так стала вашей. — Кузьма невинными глазами смотрел в крывшееся красными пятнами лицо Василя Васюты.
— Ты порченую нам продал! — Перейдя на крик и обращаясь к старику на «ты», Василь угрожающе помахал кулаком над головой.
— У меня была исправной, — с невозмутимостью отвечал Лунатик.
— Не валяй дурочку! Возвращай в колхоз гроши!
— Нет грошей. Истратил.
— Это меня не касается! Продавай что-нибудь и вноси в кассу. Иначе…
За этим «иначе» старому Кузьме почудились бог весть какие беды, и он взмолился:
— Побойся Христа, Василь Еремович!
Васюта Христа не испугался, но смилостивился:
— Страховка у тебя была на корову?
— Была.
— Иди в канцелярию, оформи документ на страховку, потом поезжай в район, получи страховые гроши, до-клади к ним из своего кармана и внеси в кассу!
На второй день Кузьма Лунатик, не поймав попутной машины, пешком направился проселочными дорогами в Будомир. Погода стояла солнечная, мягкий ветерок гнал по небу ослепительно-белые, с задымленными краями облака. С вышины падал неумолчный звон жаворонков. Вдали черными жуками ползали пр полям тракторы. Кузьме шлось легко и даже весело. Он уже смирился с тем, что придется ни за что ни про что раскошелиться, и с любопытством посматривал на свежую черноту засеянной земли, вдыхал ее пряную влагу и ощущал, что в нем радостно пошевеливается давно уснувшая душа хлебороба.
На стыке дорог, ведущих из Яровенек и из Лопушан, Кузьму Лунатика догнала голубая «Волга» и резко затормозила рядом с ним. Из машины выглянул водитель — уже немолодой, но и не старый дядька с приветливым, тронутым морщинами лицом. Измерив старика любопытно-изучающим взглядом, он спросил:
— Папаша, скажите, будь ласка, на Будомир как проехать?
— Прямехонько до леса, а потом вправо на шоссейку, а она, кроме как в Будомир, никуда не приведет, — охотно и бодро ответил Кузьма.
— Спасибо. А вы куда путь держите? — поинтересовался шофер.
— Я тоже в Будомир.
— Так садитесь, подвезу!
— Мне? В легковую? — изумился Лунатик. — Я ж в легковой не умею ехать! — и проворно уселся рядом с шофером. Захлопнул дверцу, поерзал на сиденье и, когда машина тронулась с места, сказал с радостной благодарностью: — Вот спасибо тебе, хлопче! Есть же добрые люди и промеж шоферов.
Не подозревал старый Кузьма, что водитель этот — не кто иной, как секретарь обкома партии Федор Пантелеевич Квита.
— Живете в Будомире? — поинтересовался Квита.
— Нет, из Кохановки я. А в Будомир иду страховку получать.
— Беда стряслась?
— Ага. Корова в колхозе подохла.
— В колхозе? А при чем тут страховка?
— Моя корова подохла. Комета!
— В колхозе ваша корова? — Квита поглядывал на случайного собеседника с сомнением. — Не понимаю.
— Я и сам, хлопче, не понимаю. Как была жива коровка, так была не моя, колхозная. А как сдохла, так сразу же стала моя. — И Кузьма обстоятельно рассказал, как все было.
— А ваш Васюта не прав, — посмеиваясь, сказал Квита и, скосив на деда серый глаз, посоветовал: — Пожалуйтесь на него.
— Нет, человече добрый, — мотнул своей иконописной головой Кузьма. — Мы жаловаться не привыкли: с начальством загрызешься — наплачешься потом.