— Всего было, — ответил с усмешкой Павел Платонович. — Собирай коммунистов, буду докладывать. — И, увидев в открытую дверь красный щит с фотопортретами, заинтересованно прошагал в зал.
Первым, кого узнал на щите Павел Ярчук, был Александр Черных. От такой неожиданности Павел замер, неотрывно глядя на портрет и ощущая, как к голове бурными толчками приливает кровь, а лоб покрывается противным потом. Павлу показалось, что темные глаза Черных смотрят на него из-под широких бровей с издевкой и надменностью. Сделав несколько стремительных шагов вперед, он поднял руки к портрету и схватился за рамку.
— Кого ты вывесил здесь?! — с непонятной яростью заорал он на стоящего сзади Тараса. Матерно выругавшись, Павел резким движением сорвал со щита портрет и с омерзением хрястнул им об пол. — Это… это же… власовец!
Да, злоба — плохой советчик. Ослепленный ею, Павел не заметил, что недалеко стоял с молотком в руках Серега Лунатик, который помогал Тарасу закреплять на стене щит славы; не увидел и стаи вездесущих мальчишек, прибиравших под командой Докии Аврамовны зал.
— Павел Платонович! — с испугом проговорил Тарас. — Что вы мелете? Что за чепуха?
— Не чепуха! На моих глазах подыхал в Австрии. Может, и от моей пули! — Павел отшвырнул сапогом рамку с портретом и, наступив на осколки стекла, повернулся к Тарасу: — Ты понимаешь, что ты натворил?
Опомнившись, Павел досадливо и виновато посмотрел на Докию, стоявшую среди притихших мальчишек, окинул мятежным взглядом зал. Серега Лунатик, будто ему нет до этого никакого дела, неторопливо вышел в открытую дверь.
— Эх, черт! — Мучительная гримаса перекосила лицо Павла Платоновича; он сокрушенно поскреб затылок, затем провел неспокойными пальцами по усам и исподлобья глянул в растерянное, бледное лицо Тараса.
— Что все это значит? — сумрачно спросил Тарас.
— Трудная история, — тяжко вздохнул Павел Платонович. — Не хотелось ее ворошить…
В это время в зал клуба ворвалась Настя. Помертвевшее лицо ее было искажено ужасом, а ледяные сумасшедшие глаза кричали ненавистью к Павлу: Серега Лунатик уже успел все рассказать ей.
— Ты что?! Ты что?! — огрубевшим, плачущим голосом спрашивала она, бросая взгляды то на Павла, то на щит, где уже не было портрета Саши. — Ты убил его? Ты его убил?! — и Настя бросилась к лежавшему на полу портрету, подняла и смахнула с него рукой осколки стекла. — Ворог ты лютый! Я догадывалась, что таишь что-то! Чуяло сердце! Теперь знаю! Ой, боже!..
А на пороге стояла Маринка.
Сердце Павла Платоновича тоскливо сжалось, и он так растерялся, что не мог произнести ни слова.
— Настя, успокойся, — наконец через силу проговорил он. — Не заставляй… рассказывать все. Тебе же лучше.
— Убийца! — истерично взвизгнула Настя, замахнувшись на Павла рамкой.
— Мама! — закричала с порога Маринка. — Мама…
Павел Платонович беспомощно посмотрел на окаменевшего Тараса и скорбно улыбнулся:
— Ну что ж… Придется сказать то, о чем не хотелось говорить…
Настя испуганно притихла, уставив на Павла горячечный взгляд. А он, вдруг ожесточившись, мрачно изрек:
— Александр Черных — изменник Родины! Служил у Власова. Я его видел перед концом войны смертельно раненным.
Наступила жуткая тишина. Давняя смерть прикоснулась сейчас ледяной рукой к сердцам всех, кто находился здесь.
В буйственном запале не рассчитал Павел Платонович разящую силу своих слов, не подумал, что незащищенному сердцу Маринки трудно будет вынести такой страшный своей сущностью и неожиданностью удар. Да и позабыл он, что Маринка тоже здесь, в клубе, не видел, как она, трепещущая, прижалась, будто прячась от ударов, к подошедшей к ней Докии.
— Брешешь, собака! — не сдавалась Настя, хотя в ее надрывном голосе уже звенел страх. — У меня документы хранятся: пропал Саша без вести!
Павел подумал о том, что он действительно ничем не может подтвердить своих слов. Черных был подобран санитарами после боя, одетый в красноармейскую форму, без единого документа в кармане. Кто-то из уцелевших власовцев позаботился тогда о нем. Однако другое сейчас ломило душу Павла — невыразимо больно ужалило слово Насти: «Убийца!» Пусть и в самом деле подкосили Александра пули, которые выпустил из пулемета он, сержант Ярчук, но это не убийство.
Будто закричало что-то внутри Павла Платоновича. Он страдальчески посмотрел в холодные, испуганные глаза Насти и тихо спросил:
— Настя, что я тебе сделал плохого? Почему ты всю жизнь мучишь меня?.. Я же тогда… помнишь?.. когда вернулся перед войной из армии, ни словом тебя не попрекнул. Я даже правдой о нем не хотел тебе боль причинить… Но вот так все случилось… — Горло Павла перехватила спазма, и он осекся, часто заморгав повлажневшими глазами.
Во взгляде Насти померк холодный блеск и осталась одна только боль. Она тихо заплакала и стала завязывать платком порезанную о стекло руку.
А у открытых дверей стоял Серега Лунатик, напряженно прислушиваясь к каждому слову, произнесенному в зале. Он мысленно понукал Настю, требуя от нее яростного гнева и негодующих слов. А когда Настя заплакала, догадливое сердце Сереги уловило победу Павла и еще больше ожесточилось.
Вечером Серега Лунатик, закрывшись на кухне, писал ровными печатными буквами анонимное письмо в обком партии. Из письма явствовало, что, как стало известно, голова кохановского колхоза коммунист Ярчук из мести убил на фронте своего односельчанина Александра Черных, который до войны женился на его, Ярчука, невесте. Затем Ярчук долго преследовал вдову Черных и, убедившись в бесплодности своих домогательств, сорвал в клубе со щита славы портрет ее мужа, объявив его власовцем. Будучи пьяным, Ярчук сознался секретарю парторганизации Тарасу Пересунько, что застрелил в Австрии Александра Черных. Этот разговор слышал колхозник Серега Грицай. Но Пересунько покрывает Ярчука, так как является его племянником. Покрывает Ярчука и его двоюродный брат — секретарь парткома Будомирского производственного управления Степан Григоренко.
39
Анонимным письмам, поступающим в обком партии, обычно не придают значения. Но письмо из Кохановки показалось в секретариате загадочным, и уже через некоторое время оно лежало на столе Арсения Никоновича Хворостянко с короткой резолюцией: «Расследовать».
Арсений Хворостянко, прочитав анонимку, разволновался. Еще бы: Маринка Черных, на которой собирается жениться его сын Юра, может оказаться дочерью предателя. А кому из уважающих себя людей, а тем более партийных работников, интересно завести такую родню?! И Арсений Никонович первым делом позвонил в Кохановку и через Тараса Пересунько передал, чтобы Юра срочно приехал домой в связи с болезнью матери. Надо было предупредить Юру, дать ему добрые советы, узнать от него подробно о событиях в Кохановке, а затем уже поехать в Будомир для беседы со Степаном Григоренко.
История эта могла иметь два исхода, и оба они в общем-то устраивали Арсения Хворостянко. Если действительно окажется, что отец Маринки — власовец, то само собой расстроится нежелательное сватовство сына; Юра ведь тоже не лыком шит — не захочет, чтоб биография его оказалась с зазубринами. Если же подтвердится вина Павла Ярчука, то Арсений Никонович в благородном негодовании спровадит наконец на пенсию Степана Григоренко.
Но к концу рабочего дня неожиданно позвонила ему на службу жена Вера Николаевна и веселым голоском сказала:
— Арсюша, на работе не задерживайся. У нас дорогие гости.
— Кто?
— Не скажу. Приезжай — увидишь. Я накрываю на стол. — И, засмеявшись, положила трубку.
Не догадывался Арсений Никонович, что уже успел приехать домой сын, а вместе с ним — Настя Черных.