– Ты, Славик, был немного не таким, как все.
– Странно, как раз тогда я очень хотел быть именно таким, как все.
– Ну, значит, это у тебя плохо получалось. Ты, Славик, по природе своей, нестандартный. Ладно, давай выпьем и закроем тему.
Они выпили и замолчали.
– Если не ошибаюсь, ты поступила на мехмат МГУ? – нарушил тишину Заломов.
– И это тоже из-за тебя, ведь это ты открыл мне поэзию в математике. Особенно меня поразил когда-то твой рассказ о Пифагоре. Помнишь?
– Извини, не помню. Наверное, что-нибудь о его фигурных и дружественных числах?
– Нет-нет. Меня поразила идея Пифагора о числовой гармонии, якобы царящей в мире. О том, как легко перекинуть мост между такими далёкими вещами, как математика, музыка, астрономия и даже философия. Должна сознаться, эта идея мировой гармонии и привела меня в математику.
– Ну и как? Удалось тебе «поверить алгеброй гармонию»?
– Да нет, конечно. Реальная жизнь с зачётами и экзаменами быстро остудила мою голову. Уже после первой сессии, хлебнув сполна настоящей строгой науки, я будто протрезвела. И философия стала казаться мне просто пустой болтовнёй.
– И всё-таки, что же такое гармония?
– Я не могу дать чёткое определение этому мутному понятию. Ограничусь банальным тождеством: гармония – это гармония.
– А красота?
– Ещё в начале первого курса я думала, что и красота, и соразмерность, и сочетание контрастов, и музыкальное созвучие – всё это гармония. Тогда мне казалось, что гармония – одна из главных осей, вокруг которых вертится мир. Меня завораживали слова одного из учеников Пифагора: «Всё происходит по необходимости и согласно гармонии».
– Это сказал пифагореец Филолай. А может быть, гармония царит не в мире вокруг нас, а в мире внутри нас?
– Не знаю, Славик… Реальная жизнь научила меня, что все разговоры о таких неаккуратно сформулированных понятиях, как красота и гармония, – от лукавого. Нужно взглянуть правде в глаза: главное в нашей жизни не гармония и не красота, а успех.
– А как измерить успех?
– И этот вопрос от лукавого. Успех человека не отделим от признания обществом его заслуг.
– Может, ещё скажешь, что успех измеряется величиной зарплаты?
– Узнаю друга Славика в этом вопросе. Неужели ты так и остался на тех наивных и прекраснодушных детских позициях? Отвечу старинным изречением: «Раз ты такой умный, то почему ты такой бедный?» – Танечка обвела оценивающим взглядом убогую комнатёнку Заломова.
Ему не хотелось оспаривать это, по его мнению, весьма сомнительное «старинное изречение», и он попробовал сменить тему.
– Так чем же, Таня, ты теперь занимаешься? Неужто теорией чисел?
– Нет, Славик, я алгебраист и, могу похвастаться, считаюсь неплохим специалистом в теории групп.
– Ты это серьёзно?
– Куда серьёзнее. По этой теме весной защитила кандидатскую.
– Какая же ты молодец, Танечка!
Танечка победно улыбнулась и наконец задала вопрос, самый ожидаемый Заломовым и самый для него неприятный:
– А как у тебя дела, Славик? чем ты занимаешься?
– Увы! Успехами похвастаться не могу. Почти всё время, что мы не виделись, я учился. Немного поработал в Институте генетики, а теперь вот пробую себя учителем в средней школе.
– Но почему же в школе? – с мало скрываемым разочарованием спросила Танечка.
– Ох, Татьяна, спроси что-нибудь полегче.
– Ладно, оставим это на потом, а сейчас давай выпьем.
Они снова выпили. Танечка заметно оживилась, и через некоторое время произошло чудо – перед Заломовым сидела та самая, так хорошо знакомая ему девушка – девушка его юношеской мечты.
– А ведь я, Таня, в десятом классе был в тебя влюблён, но был уверен, что ты любишь Юрку, – глядя в стол, проговорил Заломов.
– Ну, что ты? Конечно, Юрка был красивым и очень даже неглупым мальчиком, но он был обычным. Он был нормальным заземлённым мальчиком. Пожалуй, даже слишком нормальным… Ты же был иным. Ты был весь устремлён в какую-то другую жизнь – красивую, наполненную романтикой и страшно интересную… Видишь, какой я тогда была дурочкой.
Танечка замолчала, с сожалением вглядываясь в лицо Заломова.
– И вот теперь, я вижу, ты наконец прозрела.
Этим и завершился смотр их достижений за минувшие девять лет. Баланс был явно не в пользу Заломова.
Примерно через полчаса они уже стояли в холле гостиницы и молчали, глядя на сомкнутые дверцы лифта. Говорить было уже не о чём, их жизненные пути разошлись окончательно. Как сказано у Лермонтова: «Но в мире новом друг друга они не узнали». Наконец дверцы лифта плавно растворились. И тут Танечка решительно шагнула к своему школьному другу и прижалась к нему всем телом. Через мгновенье она мягко оттолкнула его и впрыгнула в кабину лифта.