– Потрясающе! – вскричала Ниночка, – а что ещё сообщает вам этот странный Голос?
– Иногда таинственный хрипловатый Глас, что недавно вселился в мою душу, заставляет меня припомнить, сколько раз я говорил не то, что думал, сколько раз уступал нажиму властей предержащих, сколько сил растратил на бесплодные утехи. Что ж? за всё это предстоит мне ответить перед Всевышним, – Кедрин помолчал и добавил: – Но более я не грешу. Вот с этого дня, с моего 49-летия, я буду говорить только тихо.
– Аркадий Павлович, – раздался встревоженный голос Альбины, – а как быть с вашим докладом на Учёном совете в понедельник? Ведь там вам придётся много и громко говорить.
– Во-первых, Альбина Фёдоровна, существует микрофон, а во-вторых, своё выступление я предельно укорочу.
В кабинете снова повисла тягостная тишина, которая была прервана Демьяном.
– Аркадий Павлович, а вы дайте мне текст вашего доклада, и я его с удовольствием прочту… за вас.
Тут многие засмеялись, но Кедрин не смеялся.
– Дорогой Демьян Иваныч, разве вы не замечали, что тексты своих докладов я никогда не пишу? – лишь тезисы, такие же краткие и ёмкие, как те, что прозвучали в апреле семнадцатого на Финляндском вокзале Петрограда. Впрочем, спасибо. Возможно, когда-нибудь я воспользуюсь вашим предложением.
– Аркадий Павлович, – проворковала Анна, – надеюсь, все эти удивительные превращения, произошедшие с вами сегодня, не помешают вам продолжить ваши изыскания в теории эволюции.
– Конечно же, не помешают, Анна Дмитревна. Напротив, теперь я буду работать с удвоенной энергией. Ведь наука – дело благое, если, конечно, она не вступает в противоречие с очевидным.
– Странно, – заметил Заломов, – мне кажется, наука всегда отталкивается от очевидного.
– У нас с вами, Владислав, разные представления об очевидном. Именно этот сипловатый Глас, звучащий в тишине моих мыслей, и является теперь для меня самым несомненным проявлением реальности.
Снова возникла тягостная пауза.
«Неужели, – струхнул Заломов, – у Кедрина не всё в порядке с психикой? Или, может быть, он попал под влияние какой-нибудь религиозной секты? А может, он просто решил развлечься?»
Неловкое напряжение попыталась разрядить Анна.
– Аркадий Павлович, – залебезила она, держа в руках какой-то плоский пакет, – зная вашу любовь к классической музыке, я бы хотела преподнести вам в качестве скромного подарка кое-что из Моцарта.
Кедрин взглянул на пакет, и мягкая улыбка озарила его породистое лицо.
– О, «Женитьба Фигаро»! Анна Дмитревна, да вы просто ангел. Обожаю Амадея-Вольфганга.
И сразу после этих слов Аркадий Павлович громко пропел приятным густым баритоном:
Мальчик резвый, кудрявый, влюблённый
Адонис, женской лаской прельщённый,
Не довольно ль вертеться, кружиться,
Не пора ли мужчиною быть.
Вся компания была огорошена, и на каждом лице застыло выражение недоумения. Насладившись этим зрелищем, Кедрин вскинул руки и громко вскричал: «Шутка! Мои юные простодушные друзья, это же была шутка!»
Пару секунд провисела напряжённая тишина, как бывает на концерте после выступления талантливого артиста, а потом все захлопали в ладоши и захохотали. И громче всех хохотал сам устроитель этого маленького спектакля.
Заломов шёл к своему общежитию по прорытой в снегу дорожке, глубокой, как полнопрофильная траншея, и пытался понять, почему Аркадий Павлович устроил такой странный розыгрыш? «А было ли всё это розыгрышем? Под видом шутки этот очень непростой человек вполне мог бы выставить на суд публики нечто сокровенное, о чём не решался заявить открыто. А может быть, у него и на самом деле проснулся внутренний голос, и он в шаге от моей философии стороннего наблюдателя?»
Заломов взглянул по сторонам и обнаружил, что дорожка-траншея привела его на широкий неосвещённый пустырь. Он запрокинул голову, и взор его стал блуждать по чёрному небу, на котором, предвещая мороз, ярко горели вечные звёзды. И вдруг чувство безотчётной радости охватило его.
– Боже, какое счастье, что я могу видеть этот необъятный и такой бесконечно-разнообразный мир! К чему сверхцели и сверхзадачи, когда самое чудесное я уже получил? Я живу, я чувствую, и я мыслю!
И тут, наперекор этому оптимистическому настрою, в голове Заломова зазвучал голос его вечного собеседника:
– Но ведь ты никогда не увидишь мир, который будет после тебя!