Первой поднялась на трибуну седовласая дама, которая голосом опытного лектора поздравила Марата Ивановича с новым глубоким исследованием, порекомендовав ему, впрочем, обратить пристальное внимание на странные колебания веса контрольных животных. Затем, к удовольствию Заломова, на трибуну взгромоздился Кедрин. Обхватив трибуну обеими руками и задрав к потолку свой аристократический профиль, институтский Демосфен принялся расхваливать докладчика. Надо отдать должное Аркадию Павловичу, он отметил революционный характер достижений Пивоварова, правда, в очень своеобразной форме. «Уже не редкость, – гремел драматический баритон Кедрина, – когда учёные в разных концах нашей планеты (в Европе, США, Японии, Австралии и даже в, казалось бы, далёкой от настоящей науки Бразилии) получают данные, которые не очень-то безупречно согласуются с механистической теорией Чарльза Дарвина. В этом отношении работа Марата Иваныча не выходит из ряда последних достижений эволюционной мысли. Не секрет, что и я неоднократно высказывал сходную точку зрения в беседах с профессорами Сесуму Омомото, Джузеппе Кардинелли и Мануэлем Эспинозой. Но я безмерно рад, что именно в стенах нашего генетического центра, самого передового в СССР, да и, что тут скромничать, товарищи, самого передового в мире, выполнена работа, которая ещё раз заставляет нас усомниться в безупречности ортодоксального дарвинизма.
Часто приходится слышать, что такой-то учёный прав, а какой-то другой-де не прав. Я же говорю вам: всё это пустое; люди прискорбно часто заблуждаются, полагая, что истина едина. Вспомните великую теорему Курта Гёделя о неполноте, из коей вытекает наличие принципиально недоказуемых положений в ЛЮБОЙ созданной нами аксиоматической системе знаний. Нет, дорогие коллеги, друзья и товарищи! Наиболее проницательные мыслители уже давно осознали, что истина многолика, множественна и отнюдь не однозначна. Более того, не побоюсь заявить вам с этой высокой трибуны: «На любой вопрос можно получить превеликое множество истинных ответов!» Конечно же, в принципе, данные, представленные нам сегодня Маратом Иванычем, можно с известным усилием затолкать в прокрустово ложе Дарвиновой теории. Хотя куда проще и изящнее они объясняются, если признать вслед за мудрейшим Аристотелем, за незаслуженно подзабытым Жаном-Батистом Ламарком да и за нашим гениальным соотечественником Львом Семёнычем Бергом, что… – Кедрин быстро передохнул, – что живой материи ИММАНЕНТНО присуща целесообразность. Ведь не секрет, что в строении каждой молекулы, каждой клетки, каждого органа обычно без труда угадывается простая и очевидная цель – служить на благо организма, делать так, чтобы он чувствовал себя вполне комфортно в среде своего обитания. Этой цели служат и все процессы, происходящие в живых телах, и даже мутации, – последнее слово Кедрин произнёс тем пониженным, доверительным тоном, каким опытные рассказчики описывают мистические явления. – Так, например, если среднегодовая температура внешней среды падает, то тут же появляются многочисленные мутации, защищающие организм от холода. Мне кажется, Марату Иванычу не помешало бы учесть это моё соображение. И вот такая-то бьющая в глаза целесообразность, которую мы с вами замечаем в каждом органе, в каждой молекуле, в каждой чёрточке поведения любого живого объекта, и заставляет меня призадуматься. И скажу вам прямо, незатейливо и откровенно: мне трудно отделаться от крамольной мысли, что и у эволюции есть какая-то своя, какая-то сокровенная цель. Будто и она следует какой-то программе, какому-то таинственному плану. Будто все живые тела – от бесчувственной амёбы до смышлёного шимпанзе, от ничтожной сине-зелёной водоросли до патриарха африканских степей баобаба – являют собою лишь краткие фазы, кратчайшие миги развёртки грандиозного творческого проекта, устремлённого куда-то ввысь, к какой-то неясной, но, несомненно, великой цели!
Кедрин сошёл с трибуны, и под жидкие хлопки аудитории энергично зашагал по центральной ковровой дорожке. Судя по ширине шага и гордо откинутой голове, Аркадий Павлович был доволен своим выступлением, и, возможно, красная полоса материи под его ногами казалась ему роскошной ковровой дорожкой Каннского кинофестиваля. Когда он достиг уровня последних рядов кресел, в зал через заднюю дверь вошёл Драганов. Вытянув перед собой правую руку, он степенно направился к летящему навстречу Кедрину. Учёные соединили свои длани в быстром и крепком рукопожатии, после чего Егор Петрович подошёл к одному из свободных кресел заднего ряда, пошатал рукою спинку, проверяя на прочность, и уселся, привольно выбросив в проход между рядами свои мощные кривоватые ноги. А тем временем, разгорячённый светский лев, широко шагая, вышел через заднюю дверь на лестничную площадку. Вскоре оттуда донёсся его бархатный рык: «Илья Натаныч, закурить не найдётся?» – «Ну, для друга Аркадия всегда найдётся», – услышал зал не менее выразительный бас усатого мужчины, безмятежно курившего на заднем ряду.