- Басилей' Лаэрт призывает своего сына! И ты, Ментор, тоже иди... Да где же вы прячетесь? Голос быстро приближается.
*Басилей - обычно переводится как "царь". Правильнее - вождь, иногда наместник. Может быть сравним со средневековым графом или герцогом.
Вскоре из-за деревьев сада - о, сад басилея Лаэрта прославлен далеко за пределами Итаки! - появляется его обладательница: статная женщина лет двадцати пяти. Строгий, без блестящей мишуры, гиматий песочного цвета; на ногах сандалии из мягкой кожи, с крохотными бубенчиками около завязок. На шее мерцает теплым светом единственная нить сердоликовых бус (камни подобраны один к одному, со знанием дела). Иссиня-черные волосы уложены на затылке хитрой раковиной, по неведомой заморской моде (на острове таких причесок больше никто не носит), и скреплены серебряной заколкой. Стройная фигура, полная грудь, еще более подчеркнутая высоко повязанным поясом...
Впрочем, мальчишкам, конечно же, до фигуры женщины нет никакого дела. А до ее груди дело было лишь у одного, и то это славное дело закончилось давным-давно. Зато оба прекрасно знают другое: Гераклу не успеть окончательно доломать стенку. Потому что за полководцами, а может быть, даже за двумя бессмертными богами, явилась тетя Эвриклея - приставленная к рыжему обманщику Одиссею няня (она же в прошлом кормилица), рабыня басилея Лаэрта. .Правда, ни видом своим, ни поведением тетя Эвриклея на рабыню отнюдь не походит; но рабы и рабыни на Итаке, в особенности же - личные рабы басилея Лаэрта, прозванного в глаза Садовником, а за глаза... Понимаете, это разговор особый. Можно сказать, совсем особый разговор. А сейчас из всего этого наиособенного разговора ясно главное: хочешь - не хочешь, а придется игру заканчивать и идти во дворец.
Жалко.
Дворец - это дворец, не в пример скучней.
Но игра уже все равно испорчена, так что приятели со вздохом поднимаются, уныло натягивают сброшенные ранее хитончики и следуют за Эвриклеей через сад по одной из знакомых дорожек. Мимо серебристых олив, мимо яблонь самых разнообразных сортов (есть здесь и две тайные яблоньки, но они растут в дальнем, специально отгороженном углу сада, где всегда начеку суровые стражи и куда мальчишек не пускают, будь ты хоть трижды сыном басилея!); мимо груш и гранатовых деревьев, смоковниц и... нет, не упомнить, как все эти диковинки называются _ слишком много тут растет всякого-разного!
- Няня? Няня, а что такое... кентафер?
Это рыжий Одиссей. Молчал, молчал, да и спросил.
- Кентавр? - У няни легкий, едва уловимый акцент: она картавит. - Ты разве не знаешь, маленький хозяин? Наполовину человек, наполовину конь...
- Не-е, не кентавр! Про кентавра я сам знаю! Этот... кен... кентафер!.. нет, кенотафер! Который строят!
Эвриклея едва не споткнулась, но сумела взять себя в руки.
- Кенотаф, маленький хозяин. Кенотаф - это такая гробница. Могила. Только... ну, как бы ненастоящая. Понимаешь, внутри нее никого нет. Если человек погиб на чужбине, или утонул в море, или пропал без вести... В общем, если его не смогли похоронить как полагается, то ему строят кенотаф. Посмертный дом.
- А зачем? Ему не все равно - мертвому? В голосе мальчишки звучало самое обычное детское любопытство. Ничего более. Ведь действительно странно:
зачем мертвому дом? "Странно другое: с чего бы это невинный ребенок задавался такими вопросами?" - подумала няня.
Но тем не менее ответила:
- Не все равно, маленький хозяин. Если человека не похоронить как полагается, без жертв и обрядов - душа его не сможет попасть в Аид. Так и будет скитаться, неприкаянная, по земле.
- Бедная... Няня, а что, в Аиде лучше? Эвриклея все-таки споткнулась.
- Не знаю.
- А кто знает?
- Никто из смертных не знает. Это ведомо только богам. Но душа человека должна попадать в Аид, в царство мертвых. На земле ей не место. Для того и строят кенотаф.
- А-а-а, - понимающе протянул Одиссей. - Значит, дяденька просто мертвенький был...
Эвриклея с тревогой взглянула на рыжего мальчишку. Но тот беззаботно шагал рядом по дорожке, уже утратив всякий интерес к скользкой теме. Вот, на одной ножке запрыгал.
- Какой дядька, маленький хозяин? - осторожно поинтересовалась няня.
- Он опять с никем разговаривал, - не преминул наябедничать Ментор. Видно, до сих пор не простил рыжему сломанную пальцем-Гераклом стенку.
- Сам ты никто! - окрысился на ябеду Одиссей. - Дядька как дядька. Бородатый. В доспехе. Только без шлема; и меч потерял, разиня... Я ж не знал, что он мертвый! Приставучка: бросай играть, строй ему кенотафер! Няня, а могила эта - она невзаправдашняя? Раз там пусто?
- Да, маленький хозяин, - голос няни дрогнул, и выпуклые, темные глаза ее подозрительно заблестели. Но мальчик не обратил на это внимания:
- Ладно, построю ему... Маленький. Как мы с Ментором город строили. Невзаправдашний. Пусть только раскажет, как правильно. Построю, он тогда отстанет. Зануда он...
Эвриклея шла по дорожке, плотно сжав губы, и с трудом удерживала подступавшие к горлу рыдания.
...Память ты, моя память...
Так бывает: возвращаясь, мы ждем одного, а находим совсем другое. Не лучшее или худшее, а просто другое. Неожиданное. Родное, и в то же время незнакомое. И деревья оказались ниже, и голоса - глуше... другие места, другие люди. Наверняка в столь нежном возрасте я был другим: менее связно говорил, иначе выглядел, иначе вел себя. Ментор - он вообще ничего такого не помнит. Говорит, в тот день мы вовсе не виделись, потому что он. подсадил ужа в горшок с молоком, молоко скисло, и его в наказание заперли дома.
Странный ты корабль - память. Особенно детская память. Иногда ты возвращаешь меня в ясность и отчетливость, так что даже по прошествии многих лет кажется, будто все происходило только вчера. Иногда же знакомый берег надолго скрывается в тумане, выступая наружу урывками, огрызками без начала и конца; сны предстают настоящими событиями, а случившееся на самом деле кажется сном.
Конечно, взрослые тоже путают сон с явью, что-то забывают и перевирают - но речь об ином. Детские воспоминания - родина. Место, где тебя любят; где ждут. Есть в них тайная непосредственность, искренность, та невыразимая словами подлинность высшей пробы, что заставляет нас раз за разом прибегать к помощи своего внутреннего Крона, Повелителя Времени. И возвращаться туда, - вернее, в тогда, когда краски были ярче, деревья выше, дождь - мокрее, а родной остров казался целым миром.