Подходя к дому, Николай увидел Аню.
«Вот сейчас самый удобный случай сказать ей все, что я думаю, о чем мечтаю».
Увидев Николая с букетом цветов, Аня удивленно вскинула глаза и мягким голосом спросила:
— Откуда ты и чему радуешься?
— Аня, мне надо что-то сказать тебе, очень важное. Знаешь что, — тут его язык словно окаменел, и он с трудом выдавил: — Посмотри, какой букет я тебе нарвал.
Она благодарно приняла букет. И долго в тот тихий, теплый вечер они сидели, разговаривая и улыбаясь друг другу.
Выполняя наказ Андрея Кузьмича Искрина, Николай много и усердно занимался военным самообразованием: изучал стратегию полководцев древнего мира, читал произведения Суворова и Драгомилова, Мольтке и Клаузевица, разбирал операции в Отечественную войну 1812 года.
Каждый год Томин ездил в лагеря, где проходил практическую подготовку.
Сборы для поездки на военные учения были в Кочердыке. На родине Николай навестил бабушку, родных, встретился с друзьями. Ребята собирались, читали книги, запрещенные брошюры, газеты, учились. Успешно постигал грамоту Ахмет. Все это радовало Томина.
…До Троицка ехали в одной повозке с Александром Алтыновым.
— О чем думаешь, Сашок?
— О земле, Никола, думаю. Как погорели мы в прошлом году, так и пошла у нас жизнь комом. Надо на сборы ехать, а у меня ни коня, ни седла. Пришлось еще часть надела продать. А как его теперь вызволять — ума не приложу. А без земли какие же мы хозяева! В батраки придется наймоваться. Вот и стану как бы и свою землю пахать, а не для себя. Мы погорели, нам беда, а Полубариновым радость. Дома работы полно, а мы едем черт знает за чем.
— Едем, Сашок, военному делу учиться. Я тоже думал, как бы отбрыкаться от этого занятия, да мне Андрей Кузьмич растолковал, что без знания военного дела революции не совершить.
Алтынов даже приподнялся.
— Он живой? А говорил, что погиб?!
— Так надо было. А теперь можно правду сказать. Он жив, скрывается.
— Ну раз Андрей Кузьмич приказал учить военное ремесло, так тому и быть.
— Давай споем, Сашок, тихонечко нашу Крестьянскую марсельезу.
Александр приподнялся, увидел, что односельчане далеко впереди.
— Запевай.
тихо запел Николай.
О первой встрече в лагере с начальством Николай записал в дневнике:
«29 мая. Вот я и на ученье. Выстроились. Немного потоптались. Вошли в манеж. Начали: ра-з, два, три! Потом как нужно отдавать честь. После этого пришел полицейский урядник и начал нас наставлять:
— По вечерам никуда не ходить!
Я спросил:
— А к товарищу можно?
— Нельзя!.. — и опять продолжал, пересыпая свою речь бранью.
Так вот где дрессируют казачьих, ничего не видевших, забитых детей, вот где гибнут светлые умы, вот где все хорошее, светлое забивается грязью! Чему он может научить хорошему, когда он сам ничего не знает. Да впрочем тут ума не надо, только бы было тело, и чтобы оно слушалось приказа.
Потом нас гоняли в церковь, горланили «Боже, царя храни». После церемониальным маршем перед атаманом отдела шагали. Он нас похвалил, а мы орем: «Рады стараться», как будто он нас чем одарил. Вечером на гимнастику. Там заставляли петь. Хоть и не хочешь, а пой. Как машину, заведут тебя, ну ты или пой, или пляши! Перед каждой чинушей тянись, хоть и не хочется, но ничего не поделаешь. Здесь какую-то злобу на всех наших начальников заимел».
На второй день смотр лошадей, снаряжения, оружия.
Подошел инструктор к томинскому коню, посмотрел неказистого жеребчика, покачал головой.
— При первом же прыжке через барьер будешь валяться в канаве.
Но вот начались упражнения на конях, и неожиданно для всех конь Томина Васька показал исключительную резвость, способность брать препятствия, которых другие, видные, лошади не могли взять.
По́том обливались молодые казаки, постигая военную науку. В лагере господствовал мордобой, за малейшую оплошность ставили казака с полной выкладкой под палящее солнце на несколько часов. Многие не выдерживали, падали в обморок, Николай скрепя сердце терпел, настойчиво учился.
— Вот, Сашок, теперь ты узнал, где и как готовятся царские псы и палачи народа, — говаривал Томин своему другу.
Учение закончилось смотром. Привели к присяге. Казаки думали, что наутро отправятся домой. Но не тут-то было! Утром сыграли тревогу. Всех выстроили на плацу, инструкторы впереди, белее полотна. Вдоль строя бегает полицейский урядник, трясет бумажкой с текстом «Солдатской марсельезы» и неистово кричит: