— А что ты умеешь делать? — спросил Томин Ивана.
Павел улыбнулся:
— Я целый день могу играть на балалайке и куплеты складывать.
— Прихвастнул! Так уж и целый день?
— Вот те крест, — сказал Павел и перекрестился.
— Ну, раз побожился, то проверим и возьмем. Бой без музыки, что чай без самовара.
Дружки заняли место в строю рядом с Томиным. Павел ударил по струнам и запел:
Он передохнул и заиграл снова. Аверьян продолжил:
— А ведь и впрямь здорово получается! — воскликнул Томин. — А ну, что-нибудь повеселее…
Под собственный аккомпанемент Павел загорланил:
И с этими словами он повернулся к Аверьяну. Тот надулся и грубым басом прогудел:
Раздался взрыв хохота.
Гибин привел восемнадцать лошадей. Добрый подарок сотне.
В пути отряд пополнялся: в него вливались и одиночки, и группами — все, кто сообразил, что за печью не отсидеться от дутовцев.
На закате солнца сотня вступила в Троицк.
Возвратились с добровольцами и Каретов с Тарасовым.
Но не все агитаторы вернулись, часть погибла от рук белогвардейского казачества.
На призыв Троицкого Совета проселочными дорогами и трактами потянулись в город добровольцы. Безлошадные пополняли 17-й Уральский полк. Мадьяры, немцы, австрийцы направлялись в интернациональный батальон. Кавалеристов свели в полк, который на общем собрании, по предложению Томина, торжественно нарекли 1-м Революционным Оренбургским социалистическим полком имени Степана Разина. Командиром полка избрали Ефима Мироновича Каретова, командиром первой сотни — Томина, второй — Тарасова, третьей — Гладкова.
Николай Дмитриевич энергично начал готовить конников своей сотни к боям. Базарную площадь превратил в учебный плац, из конца в конец ее расставил лозы.
Рубит Аверьян Гибин. Одна лоза, срезанная ловким ударом, оседает, вторая — падает.
— Повторить! Руби лезвием на четверть от конца, а не срединой, — терпеливо объясняет Томин.
Аверьян выезжает для повторной рубки. Перед тем, как пустить коня, оглянулся. Проскакав по мосту, на площадь стремительно несется пара вороных, запряженная в дрожки.
— Отец! — встревожился Аверьян. — Вот принесла нелегкая.
Гибин-старший, с взлохмаченной бородой, с горящими от гнева глазами, легко выпрыгнул из коробка и с угрожающим хрипом:
— Сучий ты сын! Из дома родного бежать, мать бросить! — подбежал к Аверьяну, стащил с коня.
— Тихо, батя! Чего шумишь? — будто тисками сжимая руку отца, прошептал Аверьян.
Егор Гибни как-то сразу обмяк. Он понял, что это уже не тот безответный Аверьян, из которого можно веревки вить и, сдерживаясь, попросил:
— Пойдем к ходку, побалакаем.
— Ладом поговорить можно, — согласился сын.
— Слышь! Забирай коней и домой, свадьбу справлять, уж бери свою Ольгу!
— Поздно! — отрезал Аверьян. — Я присягу принял.
— Что? Что ты сказал, сучий сын? Сатане продался?! Забирай коней и домой, — шипел отец. — Христа продаешь! Смутьяна Томина послушал. Я кому сказал, собирайся! Живо!
Аверьян молчал, и это еще больше взбесило отца. Он замахнулся плеткой, но сзади руку задержали.
— Не маши, дядя, нынче это тебе не дозволено, — спокойно проговорил Томин.
Зверем взвыл Гибин-старший.
— Будьте вы трижды прокляты, анафемы! — прокричал он, пал в коробок, и кони понесли, взбивая серую пыль.
А тучи снова собрались над городом.
13 июня 1918 года белочехи предприняли первое наступление на Троицк.
Главный удар врага приняли 17-й Уральский стрелковый полк, батальон интернационалистов, коммунистическая рота и троицкая батарея. Неприятельские цепи наступали под прикрытием бронепоезда. В критический момент боя машинист депо большевик Афанасий Гаврилович Мотов повел паровоз навстречу бронепоезду. Затаив дыхание, красноармейцы смотрели, как локомотив на большой скорости врезался в бронепоезд, и оба свалились под откос…