В Европе физиогномические системы, как и многое другое, появились позже и тоже благополучно дожили до нынешнего века – кстати, цитированная выше работа И.А.Сикорского носит название «Основы теоретической и клинической психиатрии с началами физиогномики». В самой возможности через черты лица заглянуть в характер, прошлое и будущее человека заключено, конечно, что-то очень притягательное. Но, видимо, именно не всегда состоятельная претензия на объяснение сложного через простое побудила того же Г.КЛихтенберга сказать о знаменитой физиогномике Лафатера: «По-моему, эта теория представляет в психологии то же, что и весьма интересная теория в физике, объясняющая свет северного сияния блеском чешуи селедок».
Физигномические стереотипы, слившись с житейскими, породили целый набор всем известных расхожих интерпретаций внешности: полные губы непременно означают чувственность, высокий лоб – столь же высокий интеллект и т. д. и т. п. Ко всему этому трудно относиться серьезно, и все же каждый знает, что в лице отражается внутренний мир человека. В своих ежедневных наблюдениях и практических выводах из этих наблюдений мы в гораздо большей степени полагаемся не на анатомические соотношения как таковые, а на интерпретацию живых проявлений внутреннего состояния или отношения к чему-либо в мимике человека. При этом для наблюдательного партнера важны не только внятные и определенные «выражения лица», но и следы контролирующих самовоздействий, частичные и мгновенные реакции, рассогласования в «поведении» отдельных частей лица. Более того, в сфьрмировавшемся мимическом почерке всегда представлены не только реакции момента, но также наслоения характерных, преобладающих реакций, день за днем отпечатывающихся в лице. Разные лица одного и того же человека чем-то связаны, объединены и «проглядывают» сквозь сиюминутное выражение – но лишь для проницательного наблюдателя, не довольствующегося очевидным впечатлением. Как заметил Ф.М. Достоевский, «фотографические снимки чрезвычайно редко бывают похожими, и это понятно. Сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя. В редкие только мгновения человеческое лицо выражает главную свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица, хотя бы в тот момент, когда он описывает, и не было ее вовсе на лице».
Повторяющиеся мимические реакции оставляют следы, со временем становящиеся вполне материальными. Афоризм, гласящий, что «морщины должны быть следами былых улыбок», глубже, чем это может показаться.
Представим себе человека, в поведении которого важное место занимает самоконтроль – в частности, в отношении реакций раздражения, ярости, гнева. К нему имеют прямое отношение такие выражения как «держать себя в руках», «не позволять себе распускаться», «сжать зубы», «собраться» и т. д. Стиснутые зубы, в частности, могут «обслуживать» такую часто встречающуюся особенность, как поворот «вовнутрь», то есть на уровень телесных напряжений, неразряженных негативных эмоций: сжатые челюсти становятся замком, на который заперты неродившиеся на свет проявления этих эмоций (прежде всего речевые). Эти тяжелые напряженные челюсти, ассоциирующиеся с чем-то бульдожьим, говорят и о длительном застревании, фиксации на ситуации с ее последующим «пережевыванием» (!). Если для контраста представить себе подвижный, «играющий» рот язвительного, острого на слово субъекта, легко и с удовольствием разряжающего свою агрессию в словесных «шпильках», то становится очевидным: у него просто не может быть этой манеры стискивать коренные зубы и, соответственно, этого рисунка нижней челюсти и скул.
Конечно, подобный путь функциональной интерпретации мимических особенностей во многом интуитивен и, кроме того, это путь неблизкий. Простой пример взят для наглядности – если бы требовалось составить достаточно развернутый портрет того же человека, от иллюзии легко достижимого понимания мимических реакций не осталось бы и следа. И все же этот путь надежнее и интереснее, чем применение готовых физиогномических рецептов.
Следует отметить, что почти каждый использует, не размышляя о том специально, собственную физиогномическую систему – она служит и для обоснования далеко идущих выводов, и для ситуативной оценки непосредственных эмоциональных состояний партнера. Собственная система распознавания мимических особенностей, как правило, не сопоставляется с аналогичными системами других людей – крайне редко ее можно зафиксировать в осознанном эксплицитном виде. Вот пример (принадлежащий В.В.Вересаеву) такого рассуждения – небесспорного, но интересного именно степенью своей оформленности: «Хотите узнать душу человека, глядите на его губы… Губы меньше скрытничают, чем глаза. Девически невинные глаза и развратные губы. Товарищески-радушные глаза и сановнически поджатые губы с брюзгливо опущенными вниз углами. Берегитесь глаз! Из-за глаз именно так часто обманываются в людях. Губы не обманут».
По нашему мнению, однозначное выделение тех или иных ключевых признаков – дело довольно рискованное. Реальность мимического поведения гораздо сложнее, чем простой набор надежных характеристик, где улыбка – всегда знак расположения, а нахмуренные брови означают недовольство. В самых общих чертах способы выражения эмоций действительно совпадают даже у индивидов, принадлежащих к разным культурам и расам, что доказал экспериментально P.Ekman. Но только в самых общих чертах. В реальной ситуации общения, когда перед нами не фотография, с явственным однозначным проявлением сильной эмоции, а живое лицо, недоразумения с «переводом» возникают то и дело.
При том, что каждый является опытным интерпретатором мимических реакций других людей, его выводы (часто неосознанные) зависят от множества глубоко субъективных причин. Человек может долго не замечать явного, «состоявшегося» выражения лица партнера вследствие психологической защиты от ранящей его информации, а может, напротив, «выдергивать» те знаки, которые подтверждают его установку и прогноз в отношении ситуации; может видеть проявления эмоциональных реакций, характерных и для него, и буквально не видеть чего-то, что ему самому чуждо, не говоря уже о содержательной стороне интерпретации. Источники личного опыта – прежде всего семья – с детства снабжают каждого своими представлениями о значении элементов экспрессивного поведения, но какими разными могут быть сами эти источники! В одной семье ребенок привыкает распознавать приближение «грозы» всего лишь по неподвижности маминого лица, а в другой получает «полный набор» признаков в виде искаженного, оскаленного рта, сузившихся глаз, наморщенного лба. В одном доме принято хвалить друг друга и детей нарочито небрежно, с лицами, выражающими скорее иронию, нежели радость; в другом процветают аффектированные восторги по любому поводу, а в третьем вообще никто никого не хвалит и никому не радуется. Есть семьи, где изменившееся выражение лица может быть поводом к длинному выяснению отношений («Конечно, тебе не нравится то, что я говорю, и не делай вид, что тебя это не касается!»). В других, чтобы привлечь внимание к чьему-то эмоциональному состоянию, нужна едва ли не попытка самоубийства («Так если бы она раньше сказала, что обиделась, мы бы, может, что-нибудь сделали…»).
Удивительно ли, что взрослые люди часто имеют почти противоположные представления о мелких, конкретных экспрессивных знаках, при этом «нормальной» чаще кажется собственная система кодов. Осознавание относительности своей «практической физиогномики» доступно лишь людям с высокоразвитой коммуникативной компетентностью – рассуждения Чеширского Кота на эту тему парадоксальны и забавны как раз потому, что «в жизни все не так»: