За три месяца на новом телескопе было получено уже около 60 негативов, а к июлю следующего года число прямых снимков перевалило за полтысячи.
В начале 1949 г. вступила в строй и 48-дюймовая камера Шмидта. Теперь 200-дюймовый телескоп с очень малым полем зрения — в доли лунного диска,— дополнился инструментом, позволявшим фотографировать большие участки неба. Создалась мощная комбинация для разведки и изучения дальнего космоса. На новой камере ведут работу Хаббл, Бааде и Цвикки. Вместе с Сендиджем, молодым сотрудником Обсерватории, Хаббл на нескольких пластинках изучает распределение далеких слабых галактик.
В июле Хаббл уехал в Колорадо. Он любил отдых на природе, но особенной его страстью была рыбная ловля. Сохранилась прекрасная фотография — довольный Хаббл в штормовке, высоких сапогах, с удочкой в руках.
Внезапно тяжелый инфаркт свалил могучего человека. Недуг вывел Хаббла из строя на многие месяцы. Лишь постепенно его здоровье начало улучшаться. Двадцать третьего октября Олдос Хаксли писал своему сыну Мэтью: «Вчера мы виделись с Хабблами. Эдвин достаточно оправился, чтобы ненадолго бывать в своем офисе и проходить пешком милю или около того. Втайне он надеется, что ему позволят подниматься на Паломар как только зеркало будет на месте после переполировки и нового серебрения, продолжающихся несколько последних месяцев».
В начале декабря Олдос сообщает своему брату Джулиану о Хаббле: «Он едва выжил и только сейчас начинает становиться на ноги. Сможет ли он ездить наблюдать на большую высоту, остается неясным. Будет огромным ударом для него, если ему не удастся использовать двухсотдюймовый телескоп, который наконец-то в прекрасном рабочем состоянии. Башня неотапливаемая, температура на высоте в шесть тысяч футов часто арктическая, очень сильно клонит ко сну. Возможно, теперь его двадцатилетняя мечта осуществится, но бедному Эдвину не будет дано проявить себя при новых благоприятных возможностях».
К рождеству здоровье Хаббла улучшилось еще, и вместе с совершенно измученной заботами женой он первый раз решился выехать из Пасадены и провести праздник с семьей Хаксли.
Хабблу все же удалось поработать на новом телескопе. «До инфаркта он успел провести на 5-метровом телескопе всего лишь три сеанса наблюдений и очень хотел работать,— вспоминает Сендидж — Миссис Хаббл была просто в отчаянии, что он стремился на Паломар, и она ездила туда вместе с ним. Казалось, что его здоровье очень хорошее. Я не мог заметить разницы, каким он был до инфаркта и после него. Потом он работал еще, но не очень много наблюдал на Паломаре. У него было всего 2—3 сеанса после болезни... Он несколько снизил активность, но я думаю, что это было по настоянию жены».
Письма Хаксли конца 1949 г. позволяют нам узнать, что еще, кроме болезни и надежд на продолжение работы, волновало тогда Хаббла. Оказалось, это было связано с нашей страной. Трудные времена переживала тогда отечественная наука. В 1948 г. состоялась печально знаменитая сессия ВАСХНИЛ, где Т.Д. Лысенко разгромил советскую биологию. Шли и другие дискуссии, в которых, прикрываясь псевдофилософской и псевдопатриотической фразеологией, мракобесы расправлялись с подлинными учеными. Обо всем этом Хаббл знал, как знали и все, окружающие его.
Вероятно, наша астрономия не была ему близка. За всю свою жизнь Хаббл только дважды сослался на советских авторов — на Б. П. Герасимовича и И. А. Балановского. Хотя бы по одной причине это естественно: он работал в такой области, где состязаться с ним мы не могли. Но Хаббл опасался, как бы гонения, начавшиеся в других науках, не затронули и советских астрономов.
В это время Джулиан Хаксли выпустил книгу о лысенковщине. Олдос Хаксли писал своему брату: «Я прочел твою книгу о Лысенко с огромным интересом. Что за мрачная картина! И, по-видимому, тенденция генетикой не ограничится. Эдвин Хаббл сказал мне, что сейчас имеется партийная установка в астрономии: одна теория происхождения Солнечной системы ортодоксальна, а все остальные нет». В другом письме, сыну, Олдос Хаксли привел слова Хаббла о тех, кто такой ортодоксальной теории не придерживается: «Несомненно, вскоре они разделят судьбу буржуазно-идеалистических менделистов-морганистов в генетике».
На фоне того, что делалось тогда с нашей литературой, искусством, биологией и другими науками положение в астрономии также было тревожным. Уже давно энергичные околонаучные деятели поучали специалистов, где в астрономии материализм и где идеализм. В 1947 г. на совещании по вопросам философии среди прочего А. А. Жданов обрушился на тех, кого интересовали проблемы мира в целом: «...Многие последователи Эйнштейна, перенося результаты исследования законов движения конечной ограниченной области Вселенной на бесконечную Вселенную, договариваются до конечности мира, до ограниченности его во времени и пространстве. А астроном Милн, — иронизировал он,— даже «подсчитал», что мир создан 2 миллиарда лет тому назад». В устах всесильного «знатока» наук и искусств это прозвучало грозным предупреждением. В те годы, вторя ему, многие стали усердно клеймить западных ученых за «измышления», «идеализм и верхоглядство», за «деградацию теоретической мысли под влиянием идеализма». Назывались имена Эддингтона, Хойла и других. Хаббла среди них не было, вероятно, потому, что спорить с наблюдениями трудно, а общими проблемами он не занимался, хотя именно ему принадлежало открытие закона красного смещения.
Прошли месяцы и Хаббл смог вернуться к главному делу своей жизни.
Началось выполнение программы, намеченной для 200-дюймового рефлектора. По 13 пластинкам, полученным за первые четыре месяца, Хаббл и Хьюмасон находят в галактике М 81 семь новых звезд. Зимой и весной 1950—1951 гг. погода стояла особенно плохая и наблюдений было мало. И все же, используя собственные негативы и негативы Хьюмасона, Бааде и Минковского, Хаббл обнаружил в галактиках NGC 2403, М 81 и М 101 десяток неправильных переменных и значительное число цефеид. На первом же снимке М 101 этого сезона — 3 февраля 1951 г.— была отмечена яркая звезда, вероятно, сверхновая. На следующий год в группе галактик М 81 астрономы Маунт Паломар находят 20 новых и 25 переменных. По одной новой открывают Хьюмасон, Баум и Сендидж, а остальные новые и переменные — Хаббл. Среди переменных определенно оказалась дюжина цефеид. Теперь оставалось ждать создания, слабых фотометрических стандартов, чтобы построить их кривые блеска. Первые новые и переменные Хаббл отмечает и в галактиках скопления Большой Медведицы и Девы. Важная часть общей космологической программы 200-дюймового телескопа — поиск таких индикаторов расстояний, как новые и переменные звезды в далеких галактиках — под руководством Хаббла выполнялась успешно.
Прошло четыре года с начала регулярной работы нового телескопа, и многое в космологической проблеме уже удалось сделать.
Хыомасон получал спектры все более далеких и слабых галактик. Самое большое измеренное красное смещение уже достигло 60 940 км/с. По оценке Хаббла скопления, к которым принадлежали исследованные галактики, удалены от нас на 300—360 млн. световых лет. Опираясь на еще неопубликованные фотометрические данные Уитфорда, Хаббл убеждается в том, что в пределах достигнутой точности закон красного смещения по-прежнему оставался линейным и для таких огромных значений лучевых скоростей и расстояний.
И хотя работа еще продолжалась, оказалось, что пара южных скоплений галактик, в противоположной стороне неба от уже изученных, также следовала установленному закону красного смещения. Значит, величина красного смещения не зависела от направления. Скопления мало уклонялись от уже установленной зависимости между лучевыми скоростями и звездными величинами галактик. Отсюда следовало, что пространство между скоплениями достаточно пусто, там нет пыли, которая могла бы ослабить свет далеких объектов.
В 1950—1951 гг. Хаббл и Сендидж взялись за исследование ярких переменных звезд в ближайших галактиках — туманности Андромеды и туманности Треугольника. Уже четверть века назад Хаббл обратил на них внимание, а сейчас появилась возможность проследить, как меняется их блеск за длительное время. Теперь мы знаем, что это самые массивные звезды, которые должны особенно быстро эволюционировать, превращая в своих недрах водород в гелий. Вместе с другими ярчайшими объектами — шаровыми скоплениями, новыми звездами, постоянными звездами высокой светимости — они могли бы также служить хорошими индикаторами расстояния далеких галактик. Оставалось лишь по близким галактикам с исследованными цефеидами установить их светимости.