И Оленька потащила меня к метро, негодуя на медлительных, тормозящих наше движение пенсионеров и женщин, груженных полными сумками. Но не сделали мы и тридцати шагов, как что-то приступообразное (ничего подобного со мной раньше не случалось!) снова обеспокоило меня и заставило оглянуться.
И опять я увидел его!
Обнаружилось, что Ком шел следом за нами, шел не спеша, спускаясь с толпой вниз по улице, как и мы к метро. Прохожие то и дело заслоняли его, но на этот раз я успел рассмотреть его очень хорошо.
На голове у Кома была летняя армейская не то панама, не то широкополая матерчатая шляпа — такие я как-то видел по телевизору на наших южных пограничниках — выцветшая и без звездочки, особенно странная для морозного февральского вечера. Кроме того, когда толпа чуть раздалась, я увидел, что Ком, сам коренастый и плотный, запахнут в длиннополую солдатскую шинель со споротыми знаками отличий. По шаркающей, но надежной походке я догадался обратить внимание на его обувь: под затертыми до голубизны джинсами навыпуск были простые кирзовые сапог и.
«Ну и хипней стал!» — подумал я про себя.
— Ха! Да вот же он! — остановил я Оленьку. — Подождем… Ты только полюбуйся на него!
— Это сейчас так важно? — обиделась та, не желая даже посмотреть.
Мы стояли прямо посреди тротуара; толпа валила к метро, и нас толкали со всех сторон. Я старался не выпускать Кома из виду. Он был уже совсем близко.
— Просто хочу дернуть старого друга за ус! — усмехнулся я.
Тут Ком вильнул в сторону. Его загородил какой-то тип в искусственной шубе. Но я не волновался: Ком должен был вот-вот поравняться с нами. Я ждал, но он все не показывался. Тип в искусственной шубе грубо протаранил меня плечом, потрескивавшим электростатикой, а Кома не было.
— Что же это такое? — растерялся я и шагнул вперед. Ком показался на мгновение в толпе, и я с удивлением увидел, что он быстро удаляется в противоположном направлении.
— Э, нет, не уйдет! Я должен дернуть его за ус! — заупрямился я, бросаясь вдогонку.
Оленька повисла у меня на руке, и мы побежали вместе. Снова показалась вывеска с красным крестом. Бежать было нелегко: от выпитого мутило.
Неожиданно Ком срезал угол и исчез за дверью пункта неотложной стоматологической помощи. Зубы у него прихватило, что ли? Мы последовали за ним.
По стенам ломаного коридора скорбными, словно собравшимися на похороны группками томилась ожиданием какая-то публика. В ноздри ударил острый запах эфира. Мы побежали по коридору, но Кома среди скорбящих не оказалось. В самом аппендиксе медленно затворялась дверь в последний кабинет, и мы бросились туда. Пристенная публика тут же заволновалась. Кто-то даже попытался загородить нам путь, несмотря на мои заверения, что мы не больные. Нам все-таки удалось проскочить.
— Ах вот кто тебе нужен! — обиженно воскликнула Оленька и даже ревниво ущипнула меня за руку.
Я и сам удивился. Та самая напомаженная хохотунья, напомнившая мне Лору, склонилась над постанывавшим человеком в зубоврачебном кресле. Она проделывала какие-то манипуляции, а ее пациент сучил ногами по полу. Она повернула к нам свое раскрасневшееся лицо.
— Здесь медицинское учреждение! — усмехнулась она.
— А мы думали, дом свиданий! — с вызовом выкрикнула Оленька. Сидевший в кресле шумно переводил дух. Тоже раскрасневшийся и возбужденный, утирающий платочком тягучую слюну, он взглянул на нас замаслившимися глазками и почему-то захихикал.
— Все равно — в очередь! — засмеялась врачица.
Кома в кабинете не было.
— Ах, какой ты все-таки бабник! — укоризненно сказала мне Оленька на улице.
— Он исчез, он испарился… — бессмысленно бормотал я себе под нос и озирался по сторонам.
Однако дальше ситуация приобрела еще более нелепое развитие. Я нарочно шел медленно. Я осторожно скашивал взгляд и видел, что странная панама возникала то тут, то там, но, как только я делал попытку приблизиться, моментально исчезала.
— Боже мой, — вздыхала Оленька, мотаясь со мной.
Я ровным счетом ничего не понимал. Меня все более развозило. Ориентироваться в пространстве становилось затруднительно. Я устал, мне хотелось лечь, раствориться в просторе летних лугов.
— Мы поедем на такси! — сказала Оленька, беря инициативу в свои руки. Я увидел себя на вершине зеленого холма между каменными столбами,
испещренными языческими письменами. Руки скрещены на груди, глаза закрыты. Над столбами гудят ветра. У подножия холма искрятся ручьи.
— Пьяная ты морда, — с нежностью шептала Оленька, заботливо усаживая меня в такси, чтобы везти к себе. — Бибирево! — деловито бросила она водителю.