— Ладно, — сказал я, — пойдем поработаем.
Я стал спускаться по лестнице. Сэшеа последовал за мной, небрежно насвистывая «Эй, охотник Билл!»
— Ведь у вас сегодня праздник, мальчики! — попыталась нас задержать Оленька.
— Какой праздник? — спросил я, не останавливаясь.
— Да как же — мужской праздник! Праздник Марса!
— Маркса?
— Марса!
— Если праздник Марса — наш праздник, — усмехнулся я, значит, мы — марсиане?
Оставив Оленьку одну, мы прошли по утомительно прямолинейному коридору мимо развешанных по стенам стендов наглядной агитации, в заглавиях которых мелькало одно и то же ключевое слово ЖИЗНЬ, всякий раз трансформируясь в новое качество: комсомольская, профсоюзная, партийная, международная, спортивная… Исключение составлял только один стенд, озаглавленный однозначно скупо: ДРУЖИННИК.
Перед дверью в нашу комнату мы задержались. Сэшеа пробовал бодриться.
— А Оленька-то не на шутку озабочена? — сказал он.
— Очевидно, — кивнул я.
— Я думаю, что если его заняться? Вот уж она, наверное, постарается как-то компенсировать свою ущербную внешность! Можно было бы его заняться просто так, для галочки, а? Как ты думаешь?
Мимо пробежал комсорг.
— В два часа собрание! В два часа собрание! — прокричал комсорг, не сбавляя хода.
— Иди первый, — все-таки попросил меня Сэшеа, кивая на дверь лаборатории, — а я за тобой…
Я вошел в лабораторию и спокойно уселся за свой стол. Фюрер задумчиво грыз карандаш и не обратил на меня внимания. Я снял телефонную трубку и позвонил домой, сообщив Лоре, что после работы собираюсь заехать к Сэшеа по важному делу. Не возражает ли она? Она не возражала… Советуясь с Лорой по поводу своих планов, я главным образом давал выход своей иронии: ведь Лора давно уже не считала нужным советоваться со мной о чем-либо подобном — просто поступала, как ей было удобно.
Через минуту вошел Сэшеа.
— Попрошу вас подойти ко мне! — тут же встрепенулся Фюрер. Сэшеа выразительно покосился на меня и подошел.
— Почему вы без разрешения покинули свое рабочее место? — сухо поинтересовался Фюрер.
Сэшеа снова покосился на меня. «Тебе можно, а мне нет!» — прочитал я в его расстроенном взгляде. Я пожал плечами.
— Вы отдаете себе отчет в поступках? — не отставал от него Фюрер. «Скажи, что было нужно, придумай что-нибудь!» — показывал я из-за спины начальника.
— Что теперь в туалет нельзя выйти?! — нервно выкрикнул Сэшеа. Сотрудники вокруг захихикали.
— Это же объективная необходимость, товарищ начальник, — со смехом поддержал я друга, видя, что обстановка разряжается.
— Это я понимаю, — ухмыльнулся Фюрер, оборачиваясь. — Я только не понимаю, чем он там столько времени занимается.
Я развел руками. Сэшеа побледнел и забормотал что-то неразборчивое. Фюрер оглядел его с головы до ног и презрительно бросил:
— Ладно, идите работайте!.. — И больше им не интересовался.
Из радиотранслятора привычный, как небо, звучал голос Леонида Ильича. Сотрудницы-сослуживицы были заняты разрезанием на двенадцать персон тортика «Белая акация». Они заварили чай и влили в него по случаю праздника рижского бальзама, которого оказалось достаточно, чтобы наши славные крокодилицы полезли с «родственными» поцелуями поздравлять нас, мужчин.
— С праздником! С праздником!..
— Ой, какой разврат! — замычал Фюрер, тая от удовольствия.
Я же, едва отбившись от наших осатаневших в семейном чаду самочек, потреблявших чеснок в качестве могучего антиканцерогенного средства, увидел перед собой Оленьку. Оленька быстро приблизилась и, захлестнув меня словно крылом жесткими черными волосами, припала с неожиданно острым поцелуем.
— Молодец! — пробормотал я удивленно.
— Я хочу быть такой! — горячо прошептала она мне на ухо.
Фюрер еще продолжал принимать поздравительные поцелуи, когда я, оглядевшись, обнаружил, что, воспользовавшись суматохой и неофициальностью обстановки, Сэшеа снова исчез. Я быстро дожевал свой кусок торта и незаметно вышел из комнаты.
Я нашел Сэшеа где обычно: на лестнице черного хода. Когда я вошел, он даже не обернулся; он стоял у окна, засунув руки в карманы, с таким видом, как будто ему живется на свете паршивее всех.
— Что случилось? — спросил я, но он надулся и не отвечал. — Кажется, ты на меня злишься?
Я сел рядом на подоконник и достал сигареты. Мало, конечно, было удовольствия курить, глядя на его надутую физиономию, но я не стал вытаскивать из него причину клещами: наверняка какая-нибудь дрянь на уме. Мы молчали довольно долю.