— Не курю, — сказал он.
— Продолжаешь заниматься спортом?
— Так, для себя…
— Слушай, Ком, — почему-то усмехнулся я, — а кем ты в армии был?
— Командиром отделения и комсоргом.
— И в партию вступил
— Допустим.
— Ком есть Ком! — сказал Сэшеа.
Мы замолчали. И сказать больше вроде бы было нечего. Я допил то, что оставалось в бутылке. Я предложил открыть последнюю, но Сэшеа не поддержал; он полулежал на тахте и смотрел на свои носки.
Ком остановил взгляд на мне и задумчиво пощипывал ус-квадратную скобку. «У него низкий лоб тугодума, а у меня интеллигентная плешь…» размышлял я. Вообще какой-то он замороженный. Видимо, все-таки поем стал в умственном развитии за годы службы. Что он уставился на меня круглыми, дикими глазами? Какая мысль скребется в его голове? Надо помочь парню. Может быть, ему как раз не хватает сейчас дружеской поддержки. Я был, конечно, пьян. Бедняга, Ком!.. Но что он все смотрит?.. Ему необходима дружеская поддержка!
— Я сейчас понял, — вдруг сказал мне Ком. — Ты очень похож на одного человека! — И мне показалось, что его взгляд потеплел.
Я ничего не имел против того, чтобы быть на кого-то похожим.
— Его звали АНТОН, — сказал Ком.
— КИС-КИС, — пробормотал я.
В голове моей осторожно ходит хитрый и огромный кот. В Сокольниках, между прочим, кличка у кота как раз Антон. Холеный, сиамский. За умение устраиваться на унитазе и гадить «по-цивильному» он считается достопримечательностью семьи; всякий раз гостям демонстрируется это его уникальное умение. Но я, к счастью, уже давно не гость, а всего лишь зять. То есть член семьи, можно сказать.
— Так ты говоришь, что его звали Антон, — сказал я, прислушиваясь к своим словам, как будто их произносил кто-то другой. — Человека звали Антон…
Сэшеа поднялся и поставил Битлз. Была у него специальная подборка лучших вещей. Должно быть, он все-таки надеялся пронять Кома, растопить ледок. Я расслабленно закрыл глаза и почувствовал, что ничего, кроме музыки, лично мне не надо. Мне вдруг действительно удалось восстановить в себе то замечательное ощущение юности, о котором говорил Сэшеа.
Потом я услышал негромкий, но твердый голос Кома.
— Мы с ним вместе служили. Там. Мы мечтали, как вместе вернемся в Союз, как будем жить дальше… Он был мне как брат. Нет, ты не поймешь, надо было быть там… В общем, мы решили, что здесь нельзя жить по-прежнему, и мы знали, что нам делать. Он был очень похож на тебя. Его звали Антон. Он погиб… Я вернулся один, но не забыл ничего… Жить, как мы мечтали… Я смотрю на тебя и думаю, как ты похож на него.
— У вас там наверно была мясорубка, — сочувственно сказал я, открывая глаза. — Представляю себе…
(Антон! Какой идиотизм давать котам человеческие имена! Об этом, кажется, даже в газетах писали.)
Потом в коридоре я примерил панаму и шинель Кома, а Ком, как зачарованный, смотрел на меня.
— Очень похож, — твердил он. Я даже растрогался.
Мы вышли от Сэшеа вдвоем, и я почувствовал, что ему очень жаль со мной расставаться.
— Ну, старик, я думаю, скоро увидимся, — сказал я, прощаясь. — И давай больше не будем друг друга дурачить, — добавил я, намекая на его сегодняшние выходки.
— Согласен, — просто кивнул Ком. — А когда увидимся? Может, завтра?
— Почему бы и нет?..
Я ехал домой. В метро, когда поезд притормаживал, мне казалось, что мои мозги, разжиженные алкоголем, по инерции уплывают дальше. После «Автозаводской» поезд вырвался на поверхность. Пассажиры приникли к окнам: па горизонте черное небо озарилось гроздьями праздничного салюта.
У подъезда, воткнутая кем-то в сугроб (выброшенная еще с Нового года), торчала пожухлая елочка с облезлыми ветками, на которых трепыхались остатки серебряного, «дождика». Я посмотрел вверх. В нашем окне горел свет, Я нагнулся и, зачерпнув горсть снега, хорошо растер виски и уши, чтобы немного прийти в себя. После этого я вернулся к мысли, которая пришла мне в голову, когда я увидел в окне свет. Мне почему-то ясно представилось, что Лора дома не одна, а с этим… с Валерием… Я ощутил мощный прилив злости, хотя, кажется, ревновать друг друга при наших отношениях в последнее время было, по крайней мере, глупо. «Уж не симптом ли это развивающегося алкоголизма — беспричинная ревность?» — подумал я с беспокойством, будучи волей-неволей осведомлен в некоторых медицинских вопросах.
Но Лора была дома одна. Когда я вошел, она одиноко сидела за столом, накрытом по-домашнему. Печальная, женственная, красивая. Она слушала свой любимый Пинк Флойд. Телевизор тоже работал, но звук был выведен. На экране открывал и закрывал рот Леонид Ильич.