Студенты, жившие в соседних комнатах, не знали, что я хожу на гору молиться, но все-таки, должно быть, чувствовали, что я не такой, как все, ибо относились ко мне с уважением. В общем-то, мы хорошо ладили друг с другом и частенько развлекались, рассказывая друг другу смешные истории.
Мне нетрудно найти общий язык с кем угодно. Если ко мне придет бабушка, я стану ее другом, а если прибегут дети, мы тут же начнем играть. Вы можете сердечно подружиться с любым человеком, если будете относиться к нему с любовью.
Мы подружились с госпожой Ли Ги Ван, потому что ее воодушевили мои молитвы во время ранних утренних служб в церкви. Наша дружба продолжалась более пятидесяти лет, пока ей не исполнилось восемьдесят и она не покинула этот мир. Ее младшая сестра, госпожа Ли Ги Бон, хлопотавшая по хозяйству в нашем общежитии, всегда относилась ко мне с неизменной теплотой. Она признавалась, что не могла успокоиться, пока не сделает для меня что-нибудь хорошее — например, не угостит каким-нибудь вкусным салатом к рису. Я был не слишком-то разговорчив и не являлся «душой компании», поэтому даже не знаю, чем мог вызвать в ней такое отношение. Когда некоторое время спустя меня арестовала японская полиция и отправила в жандармерию провинции Кёнгидо, эта женщина приносила мне одежду и еду. Даже сейчас, вспоминая о ней, я чувствую, как сердцу становится теплее...
Рядом с нашим общежитием был магазинчик, принадлежавший госпоже Сон. В те времена эта женщина много помогала мне. Она то и дело приговаривала, что если человек живет вдали от дома, он никогда не наедается досыта, и поэтому частенько приносила мне продукты, которые оставались от продажи. Ее магазинчик был очень маленьким, и доходов от него едва хватало ей самой, но она всегда очень по-доброму заботилась обо мне.
Однажды мы проводили службу на песчаном плесе возле реки Хан. Когда пришло время обеда, каждый нашел себе место, где присесть, и принялся за еду. А у меня не было привычки обедать, и мне было неудобно сидеть там и ничего не делать, пока другие едят. Я тихонько отошел в сторону и присел неподалеку на груду камней. Там меня и увидела госпожа Сон и тут же принесла два куска хлеба и мороженое. Как я был ей благодарен! Это угощение стоило всего четыре чона, но я никогда не забуду чувство признательности, согревшее меня в ту минуту.
Я всегда помню тех, кто помогал мне, какой бы малой и незначительной ни казалась услуга. Даже сейчас, когда мне исполнилось девяносто, я могу безошибочно вспомнить все случаи, когда люди помогали мне, и все то, что они для меня сделали. Я никогда не забуду людей, которые без колебаний рискнули многим ради меня и от всего сердца одарили множеством благословений.
Если человек оказывает мне услугу, я просто не могу остаться в долгу. Если у меня нет возможности оказать ответную услугу лично ему, я обязательно запомню этого человека и сберегу его в своем сердце. Мне необходимо жить с искренним ощущением, что я расплачусь с ним, если помогу кому-нибудь еще.
Граната с выдернутой чекой
После окончания института Кёнсон в 1942 году я отправился в Японию, чтобы продолжить учебу. Я поехал туда, поскольку чувствовал, что должен как можно больше узнать об этой стране. По пути в Пусан я сидел в вагоне поезда и безутешно плакал, зарывшись носом в пальто. От плача у меня распухло лицо и непрерывно текло из носа. Я горевал из-за того, что покидаю свою родину, которая так и не освободилась от колониального гнета. Я плакал, глядя в окно, и видел, что горы и реки рыдают еще горше. И травы, и деревья плакали вместе со мной, проливая потоки слез. Глядя на них, я сказал себе: «Я обещаю вам, дорогие мои горы и речки, что вернусь и принесу с собой освобождение для нашей родины! Поэтому не плачьте, а ждите меня».
В Пусане я сел на паром до Симоносеки и отправился в путь 1 апреля в два часа утра. В ту ночь дул сильный ветер, но я, не в силах покинуть палубу, стоял и смотрел, как тают вдалеке огни Пусана. Я простоял на палубе до самого рассвета. По прибытии в Токио я поступил на техническое отделение университета Васеда, на факультет электротехники. Я выбрал именно эту специальность, потому что чувствовал, что без знаний в области современной науки не смогу открыть новую религиозную философию.
Незримый мир математических законов чем-то похож на религию. Чтобы достичь в нем больших высот, человеку необходимы выдающиеся мыслительные способности. Наверное, из-за слишком большой головы мне легко давалась математика, которую многие считают сложной наукой, и я очень любил ее изучать. Голова у меня действительно чересчур велика, поэтому я всегда с трудом подбирал себе шляпы. Мне приходилось ходить к портному, чтобы шить их на заказ. Возможно, размер моей головы помогает мне сосредотачиваться на задаче и справляться гораздо быстрее с тем, на что у других уходят годы.
Во время учебы в Японии я так же, как и в Корее, донимал преподавателей вопросами. Стоило мне начать задавать вопросы, как я уже не мог остановиться. Некоторым педагогам приходилось делать вид, что они меня не замечают, и игнорировать вопросы типа «Что вы думаете об этом?». Если я сомневался в чем-то, я не успокаивался, пока не докапывался до самого корня проблемы. У меня не было цели умышленно третировать учителей. Просто я чувствовал, что раз уж взялся изучать предмет, я должен изучить его досконально.
На моем столе в общежитии всегда лежали рядком три раскрытых Библии — на корейском, японском и английском языках, — и я снова и снова перечитывал одни и те же отрывки параллельно на трех языках. Прочтя отрывок, я подчеркивал несколько строк и делал пометки на полях, пока все три мои Библии не стали пестрыми от чернил и трудночитаемыми.
Сразу после начала учебы я принял участие в событии, которое Ассоциация корейских студентов организовала для молодых людей, приехавших из Кореи. На этой встрече я спел корейскую песню, вложив в голос всю свою страсть, чтобы все смогли почувствовать мою любовь к родине. На собрании присутствовали представители японской полиции, поскольку в те времена корейцам было предписано тихо и незаметно вливаться в японскую культуру, но я все-таки спел патриотическую песню, и спел ее с гордостью. Ом Дон Мун, который в тот год поступил на факультет архитектурной инженерии, был глубоко тронут моим пением, и мы с ним стали друзьями на всю жизнь.
В те времена корейские студенты, учившиеся в разных учебных заведениях Токио и его окрестностей, организовали подпольное движение за независимость. Это был естественный шаг, учитывая, что наша родина все еще страдала под колониальным гнетом Японии.
Движение возникло в ответ на то, что японцы назвали «Великой восточноазиатской войной» (1937–1945). С нарастанием конфликта токийские власти начали призывать на военную службу корейских студентов в качестве «учащихся солдат» и посылать их на фронт. Такая политика подтолкнула подпольное движение за независимость к более решительным действиям. В наших рядах начались жаркие дебаты о том, что нам делать с японским императором Хирохито. Я занял в этом движении ключевую позицию, и мы действовали в тесном сотрудничестве с Временным правительством Республики Корея, располагавшимся в Шанхае и возглавляемым Гу Кимом. Род моих занятий предполагал, что я могу в любой момент расстаться с жизнью, но я не колебался, зная, что если я расстанусь с жизнью, это послужит благородной цели.
Рядом с университетом Васеда располагалось отделение полиции. Японские полицейские были наслышаны о моей деятельности и не спускали с меня глаз. Они заранее узнавали, когда я собираюсь в Корею на каникулы, и следили за мной до самого причала, чтобы убедиться, что я отплыл. Я уж и не помню, сколько раз меня притаскивали в участок, избивали там, пытали и запирали в камере. Но даже под самыми страшными пытками я не поддался и не выдал им то, что они стремились узнать.
Чем сильнее они меня били, тем крепче я стискивал зубы. Однажды я вступил в схватку с полицейскими на мосту Йотсугава, когда они гнались за мной. Во время потасовки я выдернул штырь из перил моста и стал размахивать им, словно дубиной. В те дни я был на взводе, словно граната с выдернутой чекой...