Я заговорил с ней:
— Бог подарил тебе так много любви за последние семь лет!
От изумления она аж отскочила от меня, ведь именно семь лет назад она решила посвятить свою жизнь Богу...
— Меня зовут Кан Хён Щиль, — сказала она, — и я — миссионер церкви Помчхон, которая находится рядом, у подножия горы. Я услышала, что здесь живет человек со странностями, и пришла свидетельствовать ему!
Вот как она встретила меня. И я пригласил ее в дом. Она оглядела убогую комнатушку, и по ее лицу было заметно, каким странным ей кажется все это. Потом ее взгляд задержался на моем столике, и она спросила:
— Зачем вам столько карандашей?
— Как раз сегодня утром, — ответил я, — я закончил писать книгу о принципах устройства Вселенной, и я думаю, что Бог послал тебя сюда, чтобы ты услышала от меня об этих принципах.
— Что?! — воскликнула она. — Я пришла сюда потому, что услышала о сумасшедшем, который здесь живет и которому нужно свидетельствовать!
Я протянул ей подушку для сидения и затем сел сам. Под полом комнатки текла и звонко переливалась вода из ручья.
— В будущем Корея сыграет ведущую роль на мировой арене, и другие народы пожалеют, что не родились корейцами, — начал я. Она явно решила, что я несу полную чушь.
— Так же, как пророк Илия явился к людям в облике Иоанна Крестителя, — продолжал я, — Иисус вернется во плоти в Корею.
Эти слова заставили ее вскипеть от негодования.
— Я уверена, что Иисус найдет для своего прихода более подходящее место, чем наша жалкая и несчастная Корея!
Затем она выпалила:
— Вы вообще открывали когда-нибудь Книгу Откровения? Я..., — но я прервал ее на полуслове:
— Вы хотите сказать, что учились в теологической семинарии Корё?
— Как вы догадались об этом? — потребовала она ответа.
— А вы думаете, что я ждал бы вас здесь, если бы ничего не знал о вас? Говорите, что пришли сюда свидетельствовать мне? Так свидетельствуйте же! Учите меня!
Несомненно, Кан Хён Щиль хорошо разбиралась в теологии. Она один за другим цитировала отрывки из Библии, пытаясь дать отпор моей точке зрения, и продолжала бросать мне вызовы, а я неизменно отвечал на ее требовательные вопросы ясным и уверенным голосом. Наша дискуссия продолжалась до тех пор, пока не стемнело, и тогда я встал и приготовил ужин. Кроме риса у меня был только переквашенный кимчхи[16], но мы с ней сели и покушали, слушая журчание ручья под полом и готовясь возобновить дебаты.
Она пришла и на следующий день, а потом еще и еще, и мы продолжили нашу беседу. В конце концов, она приняла решение посвятить свою жизнь принципам, о которых я учил.
В тот же год в холодный и ветреный ноябрьский день на пороге нашей хижины в Помнетколь появилась моя жена. Рядом с ней стоял семилетний мальчик — мой сын, родившийся в год, когда я покинул свой дом. Тогда я вышел из дома за рисом и вместо этого отправился в Пхеньян. Прошли годы, мой сын вырос, и теперь этот мальчик стоял передо мной... Я не смел взглянуть ему в глаза, не говоря уж о том, чтобы потрепать по щеке или горячо обнять, прижав к себе. Я стоял там, словно окаменевший, примерзнув к месту и не в силах вымолвить ни слова...
Моей жене не нужно было ничего говорить. Я всем сердцем ощутил боль и страдания бедной матери с ребенком, пережитые ими в разгар войны. Еще до их прихода я знал о том, где и в каких условиях они живут, но в то время у меня еще не было возможности позаботиться о семье. Я знал об этом и поэтому несколько раз просил ее — так же, как и перед свадьбой, — чтобы она доверилась мне и подождала еще чуть-чуть.
Когда придет время, я собирался сам пойти и забрать их. Однако на тот момент, когда они пришли ко мне домой, время забирать их еще не пришло. Лачуга, которую мы называли церковью, была крохотной и убогой, к тому же в ней вместе со мной ели и спали еще несколько членов Церкви, изучавших Слово Бога. Мне просто некуда было поселить свою семью...
Моя жена оглядела нашу хижину, вздохнула с горьким разочарованием и собралась уходить. Вместе с сыном они спустились со склона горы и исчезли из виду...
Церковь, не принадлежащая ни к одной из деноминаций
В Корее есть поговорка, что тот, кого оскорбляют, будет долго жить. Если бы моя жизнь удлинялась с каждым полученным оскорблением, я мог бы прожить на сотню лет дольше. Я был сыт по горло, но мой желудок был переполнен не съеденной пищей, а пережитыми оскорблениями. Так что меня можно смело назвать самым сытым человеком на свете. Люди из традиционных церквей, которые противостояли мне и бросали в меня камнями, когда я основал свою Церковь в Пхеньяне, снова стали преследовать меня — на сей раз в Пусане. Еще до того, как мы должным образом основали Церковь, они преисполнились решимости доставить нам массу неприятностей. К моему имени так часто прилагалась приставка «псевдо-» или «еретик», что эти слова стали чуть ли не частью имени. И в самом деле, имя Мун Сон Мён стало синонимом ереси и псевдорелигии. Теперь, наверное, и не услышишь мое имя без этих приставок...
К 1953 году преследования достигли своего пика. Мы покинули нашу хижину в Пусане и переехали сначала в Тэгу, а затем в Сеул. В мае следующего года мы сняли домик в районе Пукхакдон, рядом с парком Чанчхундан, и повесили на дверь табличку «Ассоциация Святого Духа за объединение мирового христианства».
Мы выбрали это название, чтобы показать, что не принадлежим ни к одной из существующих деноминаций и не собираемся создавать новую. «Мировое христианство» — это весь христианский мир прошлого и настоящего, слово «объединение» отражает наше желание прийти к единству, а «Святой Дух» свидетельствует о гармонии между духовным и физическим миром, основа которой — любовь, царящая во взаимоотношениях отца и сына. Имя нашей Церкви означает, что вместе с нами — духовный мир, центром которого является Бог.
В частности, объединение — это именно то, к чему я стремлюсь, пытаясь добиться построения Божьего идеального мира. Объединение — это не союз. Союз — это когда двое собираются вместе. А объединение — это когда двое становятся одним целым. Название «Церковь Объединения» получило всемирную известность гораздо позже, к тому же его нам дали другие. Сначала же студенты называли нашу общину «Сеульской Церковью».
Для написания слова «церковь» я не люблю использовать слово «кёхве» в его традиционном смысле. Но мне нравится смысл, который обретает это слово, если записать его китайскими иероглифами. «Кё» означает «учить», а «хве» — «встреча». Иными словами, это слово буквально означает «встреча для изучения». Если слово «религия» («чонгё») записать китайскими иероглифами, получится два иероглифа — «центральный» и «учение».
И если слово «церковь» понимать как «собираться там, где учат духовной истине», то это хорошее значение. Однако в слове «кёхве» нет и намека на то, что люди собираются и чем-то делятся друг с другом. Обычно люди, используя это слово, имеют в виду совсем другое.
Мне не хотелось бы, чтобы наша община попала в разряд очередной деноминации. Я надеялся создать Церковь, которая не относится ни к одной деноминации. Истинная религия направлена на спасение целой страны, даже если для этого ей приходится жертвовать собой как религиозной организацией. Она стремится спасти весь мир, даже если для этого придется пожертвовать страной, и желает спасти все человечество, даже если для этого придется пожертвовать всем миром. Если бы люди понимали это, они не стали бы создавать множество отдельных деноминаций.
Для нас было важно вывесить табличку с названием Церкви, но я был готов в любой момент отказаться от нее. Как только человек вешает на дверь табличку с надписью «церковь», он тем самым проводит черту, разграничивающую «церковь» и «не церковь». Однако если вы берете нечто целое и делите его на две части, это неправильно. Я мечтал вовсе не об этом, и это не тот путь, который я избрал для себя. Если для спасения страны и мира мне нужно будет снять эту табличку, я сделаю это в любой момент.