— Нет-нет, Валерий, это… это все же попахивает неоломброзианством! — в гневе прибег я к недозволенному приему. — Вы бы еще о «генах преступности» вспомнили! Не думаю, чтобы вашему начальству понравились подобные кунштюки!.. Одумайтесь, Валерий!.. Вы что, в самом деле решили осуществить идейку, подброшенную тогда Аеликом? Подать биографию Ивана Ивановича как биографию криминального типа?! Напрасный, я вас уверяю, труд!..
Кажется, я опять кричал — что-то в том духе, что, дескать, мы Ивана Ивановича в обиду не дадим, что они (Валерий с Аеликом) не найдут союзников, что…
Все двери меж тем вновь пооткрывались, коридор в какую-нибудь тысячную долю секунды наполнился народом. Не сразу я понял, что не мой истошный крик тому причиной.
— Что вы тут разговариваете?! — закричал мне Герц, который всюду поспевал хоть на немного, но раньше других. — Вы всё разговариваете, а Марья Григорьевна уже призналась!!!
18
На другой день, 12 октября, в четверг, как обычно (якобы жизнь шла своим чередом), был ученый совет. Но, правду сказать, хотя в повестке дня и стояло обсуждение плана институтских изданий на следующий год, фактически доклад был сорван, я, во всяком случае, не разобрал ни слова — и во время доклада и после него говорили, конечно, лишь об одном — о признании Марьи Григорьевны, о том, как она сама пришла к Кондраткову, что сказала, что написала, даже — как она была одета (дамы наши почему-то придавали этому вопросу большое значение и яростно спорили по поводу какого-то шва — отстрочен у Марьи Григорьевны на том платье этот шов или не отстрочен). Мужчины же толковали все более о технической стороне дела, причем я был, не скрою, несколько задет, когда обнаружилось, что буквально всем без исключения известно про пиротехника Удальцова и взрывоопасность пентаэритриттетранитрита, а также про то, что Марья Григорьевна могла использовать вдобавок и натрий, расход которого в институте практически не контролировался (я только диву давался: когда же Валерий успел столь широко популяризировать свою концепцию). Живой интерес собравшихся вызвала и юридическая сторона дела, а именно тот факт, что Марья Григорьевна не была арестована тотчас же после того, как сделала признание, а с нее лишь будто бы взяли новую подписку о невыезде и отпустили домой. Некоторые даже возмущались таким решением следствия, усматривая в этом подтверждение ранее высказывавшихся предположений о чьем-то намерении «спустить все на тормозах», «не раздувать» и т. д. «Теперь уж это им не удастся! — торжествовала наша Косичкина („совесть института“). — Они думали: закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло! Нет, друзья, шила в мешке не утаишь! Но конечно, предстоит еще, по-видимому, долгая борьба с бюрократической волокитой! Механизм, конечно, весьма и весьма инерционен, но я верила, верю и всегда буду верить в то, что существует справедливость!» (Произносилось все это достаточно громко и предназначалось, в первую очередь для ушей Кирилла Павловича, но Кирилл Павлович, будучи человеком тренированным, принял вид, что ничего не слышит.)
Многие, однако, откровенно сочувствовали Марье Григорьевне. Среди таковых был и Михаила Петрович, чье сочувствие, впрочем, выражалось отчасти странным (на обывательский взгляд некоторых) образом. Надо сказать, что на Михаилу Петровича вообще вся эта история с пожаром подействовала в высшей степени благотворно — он прямо-таки расцвел (если это слово применимо к такой глыбе), мощь его командирского рыка возросла не меньше, чем на порядок (в децибелах), члены комиссии, завидев его или даже только заслышав его голос, становились во фрунт; про председателя комиссии говорили, что он слушается Михаилу Петровича, как родного отца; наши клялись также, что сами были свидетелями, как Михаила Петрович сказал одному из членов комиссии: «На, Вася, деньги, сбегай…» — и тот немедленно побежал, нахлобучив поглубже шляпу, заправив за кушак полы пальто, характерной старательной солдатской рысцой, то есть сразу демаскировал себя как человека военного…
Сегодня же Михаила Петрович выглядел… ну просто именинником, рассматривая, вероятно, признание Марьи Григорьевны в качестве персонального ему подарка.
— Эх, ну что за молодец баба! — рокотал он. — Вот чертова перечница, а! Решиться на такое! Вот это, я понимаю, силушка! Не то что вы! Это будет посильнее, чем «Фауст» Гете! Любовь побеждает смерть! И правильно сделала! Если бы не она, я бы сам эту машину, своими руками разнес бы в клочки к такой-то матери! Да зачем нам эта машина?! Новую теорию относительности захотели, чтоб она вам открыла?! Самим работать надо! Нет, молодец Марья Григорьевна! И я уверен — суд ее обязательно оправдает! Потому что она не себя, а другого человека спасала! Мы докажем! Пусть кто-нибудь попробует кинуть в нее камень!
Возражать Михаиле Петровичу никто так и не осмелился. Только Косичкина возмущенно затрепыхалась было, но тоже все-таки смолчала.
Я был тронут его речью прямо-таки до слез, горячо стиснул ему руку (я сидел с ним рядом), и, расхрабрясь, наверное, после ответственного могучего пожатия — сам от себя не ждав такой прыти, вскочил, собираясь растолковать собравшимся, что — несмотря ни на что — мы не должны безоговорочно принимать на веру признание Марьи Григорьевны, что это вполне может быть самооговор: да, она искренне полагает себя виноватой, но в чем?.. По-видимому, в том, что своими истериками, которые она в раскаянии квалифицирует как подстрекательские, довела Ивана Ивановича до кошмарного состояния, а поскольку между Иваном Ивановичем и машиной существовало нечто вроде технической телепатической связи, то это состояние закономерно передалось и машине, и ни машина, ни Иван Иванович не сумели справиться с собой, когда внезапно создалась какая-то, поначалу, скорей всего, элементарная аварийная ситуация…
Что-то в этом роде я даже произносил, должно быть, маловразумительно, слушали меня плохо, и я уже совсем готов был смешаться, как вдруг меня поддержал Опанас Гельвециевич со своего места.
— Вы только что заслушали, — сказал он, — краткое изложение заключения о причинах пожара, которое выработал на вчерашнем своем заседании руководимый мною сектор истории и теории естествознания и техники (!!!). Я хотел лишь привести теперь несколько исторических примеров, которые покажут вам, что действительно любовная страсть между мужчиной и женщиной может явиться причиной загорания… Все вы хорошо знаете, как Исаак Ньютон создал свою теорию. А я знаю другой случай, мало кому известный. Я должен подчеркнуть, что Ньютон не знал женщин. Есть такое мнение. Но это не совсем так. Член-корреспондент Михаил Эразмович Омельяновский рассказывал мне как-то, что в молодости он очень любил одну девушку и между ними вот-вот должна была произойти последняя ступенька любви. Эта красавица его ожидала. Но здесь получилось так, что письменный стол стоял возле этого ложа. Ньютон… да, Ньютон, а не Омельяновский!.. к этому столу помчался и начал писать! И таким образом милая напрасно его ожидала, потому что плоть его увяла… Приведу другой пример… Галилей, я вам о нем уже рассказывал, чистокровный араб, высота в холке — два метра…
(Слабо разбираясь в этом вопросе, я боюсь ввести читателя в заблуждение и последнюю часть рассказа Опанаса Гельвециевича опускаю.)
Заявление Опанаса Гельвециевича было встречено с большим интересом. Получив столь внушительное подкрепление, я вновь хотел было ринуться в бой, но тут вперед, к председательскому столу, уверенно вылез Лелик Сорокосидис. Почему-то сразу же воцарилось тишина.
— Целиком и полностью я согласен с уважаемым Михай-лой Петровичем, — сказал Лелик. (Показалось мне или вправду, что Эль-К, необычно тихий сегодня, при звуках Леликова голоса как-то задергался?) — Целиком и полностью согласен. Голосую обеими руками. — (В раздражении я подумал: «Глупо! Михаила Петрович как будто ничего и не предлагал».) — Не сомневаюсь, чтонашаМарья Григорьевна будет оправдана. Она, разумеется, действовала в состоянии аффекта, суд это учтет. Огромную помощь в этом, я уверен, нам окажет и авторитетное мнение сектора истории естествознания, которое изложил нам глубокоуважаемый Опанас Гельвециевич… Но, товарищи, нам придется приложить немало усилий, чтобы преодолеть инерцию бюрократического механизма следствия, о чем столь горячо и убедительно говорила уважаемая Вера Анисимовна. Общественность обладает огромной силой воздействия, и мы обязаны, это наш долг — эту силу использовать на все сто процентов!.. Потому что, товарищи, то, как до сих пор велось следствие, не может нас не удивлять и не возмущать! Разве не было всем нам, товарищи, достаточно очевидно, что следствие с самого начала шло по абсолютно неверному пути?! Нет, я не говорю сейчас про версию о самопроизвольном загорании в результате короткого замыкания — это могло быть добросовестным заблуждением, которое теперь благодаря раскаянию и мужественному признанию Марьи Григорьевны Благолеповой рассеялось. Я говорю о другом, о, судя по всему, так сказать, запасном варианте… — (Все в зале были теперь само внимание.) — Да-да, я говорю о той работе, которая параллельно велась представителями следствия и комиссии с явной целью бросить определенную тень на весь наш институт, на руководство института и руководство президиума нашего филиала. — (У Кирилла Павловича вытянулось лицо, Михаила Петрович насупился, оба наших замдиректора, сидящие по разным концам стола, зажестикулировали, как глухонемые.) — Да-да, товарищи, хотя мы, казалось бы, подчеркиваю — казалось бы… не можем упрекнуть уважаемых членов комиссии в известной недоброжелательности по отношению к нам, но, товарищи… и они ведь тоже люди! Ничто человеческое им тоже не чуждо, и к тому же люди они, конечно, весьма и весьма опытные. Поэтому… им было естественно на всякий, так сказать, пожарный случай готовить и запасной вариант — на тот случай, если вдруг там, наверху, высокие инстанции останутся недовольны их отчетом и потребуют представить более обоснованное заключение!.. И вот с такою-то, я бы сказал, неблаговидной целью, с целью перестраховаться, чтобы их не обвинили в бездействии, эти товарищи решили поднять бухгалтерскую отчетность нашего института и вычислительного центра, частично в результате пожара утраченную, вознамерились, стало быть, доказать, вернее, попытаться доказать тезис о том, что якобы в институте имела место халатная подготовка не только в отношении техники безопасности и нарушения противопожарных мероприятий, но и в отношении перерасхода фондов материально-технического снабжения и тому подобного… Безусловно, товарищи, такая формулировка задачи свидетельствует о, мягко говоря, некомпетентности отдельных товарищей из комиссии, пытающихся оказать некоторым образом давление на товарищей, ведущих следствие, именно в этом направлении. Установить, например, имелся ли у нас перерасход кабеля, на сколько там тысяч мы превысили лимит на полупроводниковые триоды, сколько лишних тонн трансформаторного железа на нашей совести!.. Дурацкая, я не боюсь этого слова, затея! Показывает лишь, что эти товарищи не знают специфики научной работы, специфики наладки такой огромной по своим масштабам электронно-вычислительной системы! Да у нас этого кабеля или какого-нибудь там провода МГШВ иной раз в день по нескольку километров уходило! Сделаем, протянем. — (Тут мы все уже усмехнулись, но Лелик и глазом не моргнул.) — Сделаем, протянем, а Иван Иванович тут же отдает приказание: «Все переделать, идея себя не оправдала!» И переделываем, перепаиваем, очередной грузовик с обрезками на городскую свалку отправляем. А трансформаторы? Помните, были времена, когда у нас их в день по нескольку штук горело! Я уж не говорю о транзисторах!.. Вот так-то, друзья! А что мы имеем в итоге? А в итоге кое у кого наверху может возникнуть нежелательное впечатление, что мы, дескать, действительно проявляли… что действительно имели место нарушения! Если бы мы еще были победителями — победителей, как известно, не судят, — то это еще полбеды. Но поскольку в итоге мы очутились… э-э… у разбитого корыта, так сказать, на нуле, то… Да, может возникнуть нежелательное впечатление… Поэтому, товарищи, мы должны, как мне кажется, своевременно реагировать на это, не пускать дело на самотек, проявить, так сказать, твердость и принципиальность! Иначе на весь наш коллектив ляжет пятно! Я не говорю уже о том, чтобы прибегать к каким-то там методам… э-э… закулисного давления, которые являются противозаконными, не поймите меня неправильно. Я говорю о том, что надлежит как раз выступить совершенно открыто, привлечь внимание общественности, убедить в нашей правоте вышестоящие организации!