— Ты ведь не позовешь сюда человека из-под лестницы?
— Я думал, — пробормотал Фредрик, который не мог прийти в себя оттого, что укладывание в кровать завершилось с такой скоростью, — я думал, что ты его любишь. Ты так веселился, когда он стучал тебе.
Фабиан немного успокоился и задумался.
— Он веселый, — помолчав, сказал мальчик, — и милый. Но… — лобик его собрался в озабоченные складки, — но думаю, что он может быть и опасным.
Наконец, видимо поняв, как все связано в этом мире, он многозначительно кивнул и с видом старого мудреца изрек:
— Он милый и опасный.
Протекающий кран
Опять проснулся! После двух часов беспокойного прерывистого сна — снова она, проклятая, холодная как лед и хрустально-прозрачная бессонница.
Что с ним, в конце концов, происходит?
С каким трудом он заснул накануне вечером. Лежал без сна, капающая из кухонного крана вода мешала заснуть, отвлекали какие-то несуразные мысли. Он ворочался с боку на бок, то глядя в окно, на занавеску, которая темным четырехугольником выделялась на фоне светлого летнего неба, то на спину спящей Паулы — на ее обнаженное плечо, перечеркнутое бретелькой ночной рубашки, на вытянутые жилы шеи, на растрепанные по подушке волосы, на прекрасное отвернувшееся лицо.
Он представил себе, что у Паулы некрасивое лицо, и начал придумывать лица, которые по очереди приставлял к ее телу — одно другого страшнее и безобразнее.
Обычно он не мог представить себе лицо, которого не видел в жизни, но сейчас пребывал в том странном состоянии, когда мог порождать в голове самые странные и нелепые физиономии. (Нет, не он, но какое-то неведомое нечто порождало в его мозгу лица, которые он просто видел.)
Паула получала самые разнообразные физиономии, но все они мгновенно отворачивались, и ему оставалось только гадать, как они выглядят.
Плоское монгольское лицо с узкими раскосыми глазами и приплюснутым носом. Пустой сине-белый череп, в огромных орбитах которого шевелились крошечные недоверчивые глазки. Задорная остроносая мордашка, как у грызуна, с мелкими зубками, и черные настороженные глаза.
Он знал, что одно из этих лиц настоящее, и, когда она, всхрапнув, повернется к нему, он увидит это лицо…
Но довольно. Надо спать, в конце концов, на дворе еще ночь.
Но уснуть он никак не мог. Мозг продолжал лихорадочно плодить сны, однако это не были свободные, раскованные сновидения, возникающие в спящем, расслабленном теле. Нет, эти сны регистрировались беспощадным бодрствующим сознанием, гнездящимся в теле, словно пораженном ядом кураре. Пошевелиться он не мог, но чувства были распахнуты, словно зияющие раны. Он был всего лишь приемником, рецептором внутренних и внешних импульсов. Это было сильнейшее переживание, пассивно овладевавшее его органами чувств, но от этого оно не становилось еще невыносимее.
Он воспринимал и чувствовал все одновременно: спальню, спящее тело Паулы, протекающий кран. К этому еще сновидения, алогичные мысли, воспоминания, отличавшиеся необыкновенной четкостью, как будто все, что он вспоминал, происходило сейчас, а не в давнем прошлом.
Он хотел уснуть. Или окончательно проснуться, но выйти из этого страшного состояния.
Паула всегда спала повернувшись к нему спиной. Она лежала так всю ночь, как замороженная в своей отчужденности, и он вдруг вспомнил, что и сегодня, до того как заснуть, она отказала ему.
Да, и кран. Он вспомнил, что она сказала ему перед сном. Сказала, что он должен сменить прокладку. Что она и сама могла бы это сделать, но, в конце концов, у него машина, и он каждый день бывает в Кунгсвике, а она не может купить прокладку, потому что сидит дома с Оливией. Что она уже давно просит его заменить прокладку.
Презрительная спина Паулы и протекающий кран.
На стене, над кроватью, висели видавшие виды балетные туфли Паулы. Она повесила их в тот день, когда перестала танцевать. С мазохистским упрямством Паула возила свои балетки из квартиры в квартиру и всякий раз вешала их на гвоздь над кроватью. Они служили вечным напоминанием о самой большой неудаче в ее жизни. Прошло немало времени, прежде чем Фредрик понял, что значили для Паулы танцы и какая это была трагедия, когда ей пришлось их оставить. Это произошло еще до их знакомства, и всю историю Фредрик знал по ее рассказам.
На одном из занятий она повредила ногу. Когда Пауле сказали, что ей никогда не стать танцовщицей, она решила быть художницей и полностью сосредоточилась на этой новой цели. Ее приняли в высшую художественную школу, и с этого момента началась ее карьера живописца.
Но Паула так и не смогла забыть, что хрустальной ее мечтой был танец, и мечта эта разбилась вдребезги. Если когда-нибудь она начнет высокомерно кичиться тем, что стала знаменитой художницей, ей будет достаточно бросить взгляд на стену спальни и сразу вспомнить о крушении былых надежд.