Как счастлива была она, когда все дни ее жизни были наполнены танцем.
Счастлива до того страшного дня, когда она ждала Ангелику, а та не пришла. Ангелика, воплощенная пунктуальность, оставила Паулу у станка, чтобы она разогрелась и подумала, как будет танцевать. Паула застыла у станка от ужаса, когда ей сказали, что Ангелику Мейер нашли мертвой в ее квартире. По раздевалкам поползли слухи: амфетамин! Передозировка! Случайность или преднамеренность? Несчастный случай или самоубийство?
Паула с головой окунулась в танец. Родители, и раньше видевшие, что дочь слишком серьезно относится к выбранной профессии, были озабочены чрезмерным рвением дочери. Она пропадала в академии с утра до поздней ночи. Она тренировалась до начала занятий и после них, вечерами она приходила домой настолько измотанной, что ей хватало сил только на то, чтобы постирать трико, повесить его на веревку и без ужина упасть в постель.
Танцуя, она чувствовала, как тело ее исчезает, замещаясь энергией, которую оно излучало, превращая в фигуры, описываемые ею в воздухе. Она не понимала, чем в действительности было ее тело. Оно было лишь орудием, посредством которого она творила истинный мир.
У нее не было ни времени, ни желания есть. Она только пила — энергетические напитки и воду.
Она как будто свихнулась тогда, в первые месяцы после смерти Ангелики Мейер, думала Паула, вспоминая то время. Это был сплошной безумный тренинг! Никто тогда ее не поддержал. Все только советовали одуматься и умерить пыл. Но напрасно.
Она была готова ночевать в балетной школе. Она пряталась, когда сторожа совершали ночной обход. А когда они уходили, Паула снова танцевала, повинуясь звучавшей внутри нее музыке. Танцевала в гулкой ночной тишине. В тихом пустом зале, отражаясь в бесчисленных зеркалах. Да, все же это было безумие.
В конце концов тело само сказало: стоп. В одно прекрасное утро у нее лопнуло ахиллово сухожилие. Оно щелкнуло, как пистолетный выстрел. Паула была настолько ошеломлена, что в первый момент решила, что и правда в нее кто-то выстрелил. Не почувствовав боли, она упала и в отчаянии стала извиваться на полу, ища, кто в нее стрелял. Соученики вызвали скорую помощь, и Паулу отвезли в больницу. Два месяца она не могла даже ходить и ковыляла на костылях. Большую часть времени она сидела в своей комнате и, закрыв глаза, слушала музыку, мысленно совершая танцевальные движения. Чтобы не сойти с ума, она начала рисовать. Танцующие тела, движения, дорожки шагов. Она готовилась к тому дню, когда снова начнет танцевать. Через год она научилась ходить, бегать, заниматься гимнастикой и лыжами. Но она так и не смогла танцевать, как раньше.
По своей природе Паула была здоровым человеком, она снова начала нормально есть, ее телесная энергия полностью восстановилась, она поправилась, но тело ее перестало быть особым орудием, чувствительным инструментом, произведением высокого искусства. С танцами ей пришлось распрощаться. Она никому не рассказывала, какая это была для нее страшная потеря. Оставшуюся на месте танцев пустоту она заполнила изобразительным искусством. Нельзя сказать, что у нее были какие-то особые дарования в этой области, но живопись напрашивалась сама собой. Все время, пока она была обездвижена, ее отвлекали от тяжких мыслей хореографические наброски.
Паула пыталась заниматься рисунком с той же интенсивностью, с какой занималась танцами. Поначалу это казалось ей противоестественным. Это было то же самое, как если бы человеку, всю жизнь пользовавшемуся правой рукой, вдруг пришлось бы начать все делать левой. Ей не хватало физического утомления, вкуса крови во рту и тошноты после напряженных тренировок.
Но честолюбие, безусловная воля остались прежними. Она читала о художественном искусстве все, что могла достать. Она начала ездить по выставкам — и не только в Швеции, но и за границей. Она завела знакомства с художниками и изводила их своими вопросами. Она пыталась изнутри понять, что происходит в мире живописи, что там делают и какими качествами надо для этого обладать. Охотнее всего она рисовала бы простые геометрические формы и линии, как Мондриан; его картины живо напоминали Пауле чистую математику танца, но она поняла, что на одной самодеятельности далеко не уедет. Она поступила на подготовительные курсы в художественную школу и начала изучать различные техники. Наконец ее приняли и в высшую художественную школу — она сумела добиться поставленной тогда цели.
Тогда Паула и пристрастилась к бегу, чтобы усмирить рвущуюся наружу энергию. Бег вошел в привычку. Каждое утро она надевала кроссовки и уходила бегать.