Я мягко улыбнулась. Сеня всегда был настоящим бойцом. Он часто рассказывал мне, что ушел на войну вместо престарелого отца. Дома у него остались, родители, две сестры и маленький племянник.
— Если бы ушел батька, кто бы помогал им по хозяйству. — Важно говорил он. — Меня бы все равно потом забрали, год, два, ничего не изменит. А так, они хоть не одни и я спокоен. А там уж и Егорка подрастет…
Я часто улыбалась, слушая его рассказы о доме.
Они все любили рассказывать мне о своих семьях, о том, кого оставили в родных краях. А я часами слушала, и вспоминала свою жизнь. Я родилась в трудное время и возможно никогда уже не увижу жизни иной. Жизни свободной.
В тот день, город на удивление затих. Не слышно было больше выстрелов и взрывов, город словно вымер. И вдруг по улицам загромыхали тяжелые машины, и немецкие солдаты запели свою веселую песню, ознаменовавшую победу.
— Вот и все. — Печально произнес Сеня.
Я боялась подойти к окну, и увидеть жестокую правду.
— Сколько тебе лет? — вдруг спросил он.
— Восемнадцать.
— Совсем еще девчонка. А как оказалась здесь? Сидишь тут, возишься с нами… я ведь не жилец уже, а тебе жить бы и жить.
— Поживу еще, — улыбнулась я. — И ты поживешь. Наступят другие времена.
Он лишь усмехнулся.
Мы как раз заканчивали с перевязками, когда с жутким грохотом распахнулась входная дверь, и на пороге возникла группа немцев в серо-зеленой форме. Они нахально, прошли внутрь. И начали стаскивать больных с коек. Кто-то стонал, кто-то пытался сопротивляться, тогда их расстреливали на месте. После второго выстрела, я не выдержала и бросилась к ним.
— Не стреляйте, они не причинят вам вреда!
Я, не задумавшись, произнесла свою просьбу на немецком, чем привлекла особое внимание одного из немцев. Он был на голову вышел остальных офицеров. Поймав мой вызывающий взгляд, он подошел, и, нависая примерно на голову выше, насмешливо спросил:
— Русская?
— Да! — гордо ответила я.
— Пойдешь с нами. — Заявил он, и бросил взгляд своим солдатам.
Меня схватили за руки и потащили к выходу. За спиной я услышала выстрел, затем громкие крики и ругань на немецком. Я обернулась и через плечо увидела, что один из офицеров лежит на кафельном полу, в луже собственной крови. И в тот же момент, открылся огонь. Я поняла — всех раненых расстреляли. Тогда меня поразила жестокость захватчиков, но я не могла ничего сделать, только слезы побежали по щекам. Я не знала, куда меня ведут и какая судьба меня ожидает.
На улице я не сразу увидела доктора Измайлова. Среди группы захваченных солдат, охранявших наш госпиталь, Измайлов, нечастный и загнанный, прижимая к себе мою сестру, сидел у колес немецкого грузовика. Лицо его было в крови, халат изорван. Соня тихо всхлипывала у него на плече. Увидев меня, она подняла голову и радостно крикнула:
— Аня!
В тот же момент, один из офицеров со всей силы пнул ее под бок лакированным до отвратительного совершенства сапогом. Измайлов попытался возразить и возмутиться, но получил удар сапогом по лицу.
Я дернулась к сестре, крепкая рука эсесовца больнее сжала мои волосы, и он резко дернул меня назад.
— Там моя сестра. — Воскликнула я.
Эсесовец усмехнулся.
Измайлов попытался поднять голову и скорбно произнес:
— Наступит время и вы за все ответите.
Солдат не понял обращенного к нему пророчества, но вновь пустил в ход свой лакированный сапог, насмешливо фыркая и приговаривая:
— Молчать грязная свинья.
Соня пристально посмотрела на меня и еле пошевелила губами.
Я не смогла разобрать, что она говорит, но поняла — она спрашивала куда меня ведут. Я пожала плечами.
— Я найду тебя. — Тихо ответила я.
Меня увели, а Соня осталась сидеть под защитой доктора Измайлова. Он обнимал ее словно родную дочь, крепко прижимая ее голову к своему плечу, и я убедила себя, что оставляю сестру в надежных руках. Разве знала я тогда, несмышленая, что нет ненавистнее для эсесовцев расы, чем иудеи. Разве знала я, что сестре моей было бы безопаснее в объятиях дьявола, нежели в компании с евреем. Разве могла я знать, что в цивилизованном мире, люди способны на подобные преступления…
Мы шли по улицам, Смоленска, некогда живым и приветливым, и я с ужасом отмечала произошедшие с городом, за столько кроткий срок, изменения. Повсюду сновали вооруженные эсесовцы, насмешливо демонстрируя городу свое эфемерное величие. В одной из подворотен я заметила оживление. Вопреки приказу своего конвоира — смотреть прямо, я бросила взгляд через плечо. Несколько людей, в лощенной немецкой форме, прикладами избивали несчастного старика, который молча принимал настигшую его кару. Он явно не понимал, в чем провинился, и чем заслужил подобное обращение, и лишь прикрывал руками лицо. Тогда я впервые осознала, что те кто вторгся на нашу землю, не были людьми, впервые я увидела зверей, в человеческом обличии. Мне так хотелось броситься к ним и закричать: