Можно сказать, что мы страдаем от тирании страсти, которую на нас навлекла нищета или роскошь. Истинная свобода заключалась бы во властном совершении акта отречения и освобождения себя от тирании таких желаний и всех последующих за ними следствий.
Я употребил формулировку «властное совершение акта», потому что я лишен изначального, априорного страстного стремления к свободе — я не либертарий. Для того чтобы обрести свободу, мне не нужно обожать ее. Отречение от таких властных актов отнюдь не доставляет мне удовольствия, так как я знаю, что благодаря им я сумею как сразиться с моим врагом, который атакует меня, так и полностью одолеть его. Я знаю, что любое силовое действие является властным актом. И мне никогда не пришлось бы применять силу против других людей, но я понимаю, что живу в ХХ-м веке, а потому я вынужден применять ее, чтобы обрести свободу. Следовательно, революция для меня является как раз таким совершением властного акта одних против других — индивидуальным бунтом одних против других. И поэтому я считаю силу и революцию логичными и приемлемыми средствами, но при этом следует точно определить цель этих средств. Я считаю их приемлемыми лишь в том случае, если они полагают своей главной целью устранение постоянного властного порядка и достижение большей свободы. Если же их главной целью становится не уничтожение всякой власти, то я перестаю считать их приемлемыми и логичными и начинаю всячески препятствовать каждому, кто стремится добиться с помощью них подобной цели. В таком случае властные действия способствуют лишь усилению власти: они ничего не делают, а лишь меняют имя власти, которое было выбрано по случаю ее изменения.
Либертарии делают свободу догмой. Анархисты положили этой догме конец. Либертарии считают, что человек рождается свободным и что именно общество делает его рабом. Анархисты же осознают, по человек рождается полнейшим невольником, узником величайшего рабства и что лишь цивилизация выведет его на путь свободы.
Что анархисты критикуют, так это современное общество, которое тут же преграждает дорогу, стоит нам сделать первые шаги на пути к свободе. Такое общество является источником голода, болезней, жестокости. Очевидно, что оно не является таковым во всех случаях, но в целом именно оно заставляет людей страдать от нищеты, чрезмерного количества работы и государства. Такое общество вынуждает жить людей между молотом и наковальней. Оно вынуждает ребенка отречься от власти своей природы, чтобы сделать его затем рабом власти человека.
И тут в это общество вмешивается анархист, требующий свободы не как некоего отчужденного от него блага, но как то, что закон не позволяет ему обрести. Он наблюдает за нынешним обществом и заявляет, что оно не является хорошим средством, способным привести людей к их полному личностному развитию.
Анархист видит, что общество заковывает людей в кандалы законов, опутывает их сетью правил, нравов и предрассудков, не делая ничего, чтобы вывести их из тьмы невежества. Анархист не исповедует никакой «религии свободы», но чего он хочет все больше и больше, так это свободы для самого себя, которая необходима для него так же, как и чистый воздух для его легких. Вмешавшись в жизнь этого общества, анархист решает затем приложить все свои силы для того, чтобы разорвать все цепи кандалов и попытаться открыть пространство для свободного знания.
Анархист желает иметь возможность проявлять и применять как можно больше своих способностей, ведь чем больше он совершенствуется, чем больше опыта он набирается, тем больше он преодолевает на своем пути как интеллектуальных, так и моральных препятствий; чем более свободно поле его действии, чем больше он позволяет своей индивидуальности проявляться, тем более свободным он становится в своем развитии и тем дальше он продвигается в удовлетворении своих желаний. Однако не стану увлекаться и вернусь к главной теме моих размышлений.
Либертарий, не способный к наблюдению и критике, которую он признает хорошо обоснованной или которую он даже не хочет обсуждать, отвечает: «Я волен так поступать». Анархист же говорит: «Я считаю, что могу поступать таким образом, но посмотрим, что из этого выйдет». И если критика действий анархиста касается той страсти или желания, от которых у него нет сил освободиться, он добавит: «Я раб этих пережитков прошлого». Такое простое утверждение, однако, не обойдется ему даром. Само по себе оно придаст силу, возможно, и тем другим, кто находится во власти своих страстей и желаний, но обязательно для того, кто его изрек, а также для тех, кто менее подвержен их влиянию.