В 1909 году Голдстон занимался изданием книги Гудини «Секреты наручников». Анализируя освобождение от смирительной рубашки, Гудини резко писал: «В Германии есть странствующий самозванец, который освобождается от смирительной рубашки, из которой вылезет и ребенок. Он сшил ее из мягкого холста, с очень длинными рукавами и коротким подолом, хотя, когда она надевается на него, создается впечатление, что рубашка натянута плотно. Освобождаясь, он вертится, как настоящий псих, и в конце концов снимает ее».
Этот покрой рубашки с длинными рукавами и коротким подолом на самом деле был находкой, и позже Гудини сам использовал такую рубашку: в ней его подвешивали вверх ногами над запруженной народом улицей.
В-этой книге о секретах наручников есть и любопытный абзац об отмычках. Он начинается так: «Всегда можно найти правильную форму бородки ключа, приложив к нему мягкий воск…» И заканчивается: «Небольшая коллекция отмычек всегда имеется в наличии у любого взломщика». Этот абзац проиллюстрирован двумя набросками бородки, ключа и отмычки, которые открывали один замок. Интересно, что абзац этот почти дословно повторяет статью о замках из Британской энциклопедии, и оба наброска — просто копии с энциклопедических иллюстраций.
Я вспомнил это не для того, чтобы дискредитировать Гудини: он мог переписать текст, перерисовать наброски за несколько лет до создания книги, затем забыть об источнике и перепутать переписанные заметки со своими собственными набросками. В конце концов, Голдстон слово в слово вставил абзац в книгу.
Доход с продажи памфлетов Гарри часто отдавал различным фондам помощи беднякам в тех городах, где он выступал; он всегда помогал жертвам наводнений или аварий в шахтах. Если во время представления об этом иногда и объявляли, чтобы оживить торговлю книгами, то в прессе о благотворительности Гудини не упоминалось никогда. Его личный кодекс предписывал творить добро без шумихи.
Осенью 1909 года Гудини выступал в Олдхэме, где не было синагоги. На годовщину смерти отца Гарри поехал в Манчестер, занял шапочку для моления у другого мужчины и заказал поминальную. Он был не благочестивым иудаистом, а просто верным сыном, который знал, что маме будет приятно, когда он напишет ей об этом.
Гудини никогда не обращал ни малейшего внимания на текущие события. Спорт его не привлекал, разве что в тех случаях, когда он мог перенять и усовершенствовать какое-нибудь упражнение. Его музыкальные привязанности ограничивались мелодиями, которые он мог насвистывать, и теми, под которые шли представления. Читал он запоем, и не только те книги, которые могли привлечь его как профессионала.
Бесс давно поняла, что ее Гарри непредсказуем. Она к этому привыкла, но все же удивилась, когда в начале 1909 года Гудини стал скупать картины, гравюры, эскизы. Похоже, что его интерес к графическому искусству объяснялся картинами с магическими сюжетами. Собиратели афиш и реквизита иллюзионистов обычно обделяли эту живопись вниманием. Но когда Гарри принялся покупать картины, стало ясно, что искусство занимает его само по себе. Он быстро учился всему, и чтобы стать ценителем, ему не понадобилось много времени. Он начал посещать аукционы и приносить в гостиничные номера приобретенные там ценности. Бесс разделяла хобби своего мужа. Но на одном из аукционов он взвинтил цену и купил старую гравюру какого-то шарлатана, изображавшую кубки и шары. Такая картина не имела большой художественной ценности и, следовательно, торги не были оживленными. Потом ему понравился пейзаж Ватто, и Гарри потерял голову. Бесс испугалась, как бы это турне по Европе не разорило их. Гарри всегда сорил деньгами. То благотворительность, то какие-нибудь редкие книги по магии. Бесс «заначивала» ровно столько, сколько нужно, чтобы им не пришлось занимать.
Однажды вечером во время очередного заболевания живописью Гудини обедал в лондонском доме Уилла Голдстона. Хозяин обратил его внимание на небольшую, но изысканную акварель, которую недавно приобрел. Гудини посмотрел на нее, на лице его отразилась боль, и он начал покусывать нижнюю губу — верный знак того, что он был глубоко встревожен. Затем он повернулся и с горящими глазами сказал Голдстону: «Уилл, это моя картина!»
«Невозможно, старина, я купил ее на дорогом аукционе». Гудини подошел ближе, дрожа от гнева, переживая крушение своих надежд. «Уилл, говорю тебе, она моя. Она была предложена мне. Я сказал, что дам им знать. Я должен иметь ее».
Голдстон был задет.
«Но, друг мой, я купил ее. Я могу показать тебе чек. Картина была свободна. За нее не торговались». Серо-голубые глаза Гудини застыли. «Она моя, Уилл. Я должен иметь ее».