После обеда я остался дома и вынул из ящика начатую рукопись, пятьдесят страниц которой были, как я упомянул, написаны мною не без таланта. Но, заранее хорошо зная, что будет после пятидесятой страницы, я не чувствовал никакого желания приняться за работу и с унынием подумал, что теперь в течение семнадцати лет моя жизнь будет переливанием из пустого в порожнее, нудным повторением задов…
Меня интересовало одно: как произошел этот таинственный скачок во времени? Но выводы, к которым я пришел, были обескураживающими. Накануне я уже предвидел, что в моем сознании будут одновременно существовать два мира, между которыми была разница во времени, равная семнадцати годам. Теперь я должен был примириться с кошмарным положением, что имеется бесчисленное множество миров, а время есть не что иное, как переход моего сознания из одного мира в другой. Вот сейчас — ровно три часа; я осознаю вокруг себя мир, в котором я фигурирую с пером в руке. Прошла секунда; кругом — уже иной мир, где моя роль изменилась: я отложил перо. Однажды человечество сразу перескочило то, что принято называть семнадцатилетним периодом времени; лишь я один после этого прыжка проделал, неизвестно почему, тот же путь в обратном направлении. Я вообразил себе все это множество миров, где мне предстояло существовать… Какая безотрадная перспектива! В конце концов я заснул, уронив отяжелевшую голову на стол.
Лишь через месяц я описал свое приключение и, перечитывая сейчас этот рассказ, горько сожалею, что не был более точен. Я упрекаю себя за то, что не сумел предвидеть случившееся после этого; за несколько недель я так привык к прежней жизни, что все последующее изгладилось из моей памяти. К счастью или несчастью, я забыл все, что должно произойти со мною в течение ближайших семнадцати лет. Я забыл, как выглядят мои еще не родившиеся дети; я уже не помню исхода войны, не знаю, как и когда она кончится. Я все забыл и когда-нибудь, возможно, усомнюсь в том, что пережил это. Воспоминания о моей жизни за этот период, записанные здесь, так скудны, что если впоследствии мне удастся проверить, насколько они точны, их можно будет принять просто за предчувствия. Листая газеты, размышляя о политических событиях, я пытаюсь пробудить свою память, чтобы вырваться из томительного плена, но напрасно! Лишь иногда, все реже и реже, я испытываю всем знакомое чувство уже виденного однажды.
ПОСЛОВИЦА
Перевод В. Дмитриева
При свете висячей лампы, озарявшей кухню, господин Жакотен смотрел на своих домочадцев, склонившихся над обеденным столом. Они в свой черед искоса поглядывали на главу семейства, явно опасаясь, как бы он не выместил на них плохое настроение. Господин Жакотен был твердо убежден, что все приносит им в жертву, забывая о себе; он неустанно заботился о том, чтобы в семейном кругу царила справедливость, но на самом деле был самодуром, и из-за вспышек его сангвинического темперамента, которые никогда нельзя было заранее предвидеть, в семье царила тягостная атмосфера, немало раздражавшая его самого.
Узнав сегодня о том, что его представили к академическим пальмам, господин Жакотен намеревался за десертом сообщить об этом во всеуслышание. Запив глотком вина последний кусок сыра, он собирался было преподнести свой сюрприз, но ему показалось, что члены его семьи совсем не подготовлены к приятной новости. Он медленно обвел всех взглядом, начиная с жены, чей болезненный вид и робкое, печальное лицо отнюдь не делали ему чести в глазах сослуживцев. Затем глава семьи посмотрел на тетю Жюли, занимавшую место у камина, на что ей давали право возраст и многочисленные тяжелые недуги. Положительно за эти семь лет он истратил на нее больше денег, чем она оставит им в наследство! Наконец господин Жакотен перевел глаза на обеих своих дочерей, семнадцати и шестнадцати лет. Они служили в магазине и получали по пятьсот франков в месяц, но одевались как принцессы: часы-браслетка, золотая булавка в вырезе блузки… Словом, они выглядели совсем не так, как следовало бы на их месте. И еще спрашивают, куда деваются деньги, и еще удивляются! Господин Жакотен явственно ощутил, что его обкрадывают, сосут его кровь, злоупотребляют его добротой. Вино ударило ему в голову; его широкое лицо, и без того всегда красное, побагровело.