Уже не первый день Стебелев появляется на сопке. Мне это непонятно. А мой друг Васька Железнов говорит, что мичман ходит туда разговаривать с ветром. Это, конечно, Васькина философия. Он вообще любит глубокомысленные фразы. Но почему он повторяет чужие слова? Обычно красноречие так и выпирало из Васьки. А «разговаривать с ветром» — это любимая фраза Стебелева.
Стебелев… Он появился у нас совсем недавно, ранним утром. Мы стояли в кубрике, переминаясь с ноги на ногу. Мичман, высокий, худощавый, с горбатым носом на красном обветренном лице, смотрел внимательно, спокойно и, казалось, ощупывал каждого из нас осторожными голубыми глазами. Мы молчали, а мичман сказал:
— Моя фамилия Стебелев, назначен к вам командиром поста, теперь будем служить вместе.
Мы недоверчиво разглядывали нового командира.
— Ну, молодцы-гвардейцы, пойдем поговорим с ветром, — произнес Стебелев и первым шагнул на улицу.
Мы довольно нестройно двинулись за ним. У курилки, которую представляла врытая в землю бочка и большой бурый камень, невесть как попавший сюда, мичман остановился. Большими узловатыми пальцами он вытащил из кармана помятую пачку «Севера» и сказал:
— Закуривайте.
Матросы потянулись за папиросами.
— Хозяев, стало быть, среди вас нет? Все временные, прикомандированные? — Стебелев глубоко затянулся, и его голубые глаза насмешливо глянули на нас из-под густых, словно щетки, бровей.
Мы непонимающе уставились друг на друга, а мичман продолжал:
— Курилку-то для себя можно было по-человечески сделать. Или боитесь руки запачкать?
Нам стало стыдно.
Васька Железнов толкнул меня в бок. На его толстой курносой физиономии была написана смертельная тоска. Очевидно, разговор, начатый Стебелевым, явно не устраивал Ваську. Он вполголоса запел:
Мичман смял папиросу, бросил ее в бочку и посмотрел на Ваську:
— А вы артист, Железнов.
Слова Стебелева застали Ваську врасплох. Ему было непонятно, откуда новый мичман знает его фамилию.
Васька испуганно заморгал глазами, и его лицо приобрело глупое выражение.
— И конечно артист с лопатой не знаком? — спросил мичман.
Васька молчал и носком ботинка ковырял землю.
— Ничего, сынок, не горюй. Это дело поправимое, научим, — как-то тепло произнес Стебелев и улыбнулся. — А сейчас, молодцы-гвардейцы, засучивай рукава, будем строить курилку.
Он первым стащил с худых, острых плеч китель, закатал рукава тельняшки. Потом взял валявшуюся у дровяного сараюшки лопату и с хрустом вогнал ее в землю.
Мы стояли разинув рты. Для нас это было ново. Подобного еще не было.
Прежний командир поста старшина Тулупов вел себя иначе. Помнится, как по утрам в кубрике раздавался его раскатистый бас:
— Па… а… а… дъем!
Мы вскакивали с коек и смешно топтались на холодном дощатом полу, пытаясь быстрее натянуть ботинки.
Васька всегда опаздывал. Тулупов выводил его из строя и короткими толстыми пальцами махал перед Васькиным носом:
— Я вас, Железнов, научу… А для порядку — пару рябчиков.
«Пара рябчиков» — на языке Тулупова — это два наряда вне очереди.
Васька мотал рыжей головой и скучно смотрел на нас.
Собственно, старшину мы мало интересовали. В кубрике он бывал редко. Большую часть дня Тулупов проводил на своем огороде. Ему помогала жена — полная, добродушная женщина.
Детей у старшины не было. Жена иногда жаловалась нам: «Илюша-то мой детей не схотел, для себя, говорит, пожить надо». И Тулупов жил для себя. Чего только не было в его хозяйстве: свиньи, куры, гуси. Мы не понимали, зачем все это нужно старшине на острове, где, кроме него и нас, никого не было.
Старшину мы не любили. Особенно недолюбливал его Васька. Однажды Тулупов обнаружил в неряшливом Васькином рундучке книги. Васька любил читать, и книги у него можно было найти даже под подушкой. Тулупов собрал книжки, аккуратно перевязал их шкертиком и, похлопав по стопке, произнес:
— Вальтер Скотт, понимаете…
Васька молчал, а Тулупов нудным голосом добавил:
— В следующий раз накажу.
«Накажу» — любимое слово Тулупова. Он произносил его веско, со смаком, уставившись на провинившегося маленькими сонными глазками.
— Книжки отдайте, — совсем не по-уставному попросил Васька.
— Верну, когда справным матросом станете, — сказал Тулупов и ушел.
Он так и не вернул книги Железнову. Видимо, в глазах Тулупова Васька не дорос до «справного» матроса.