— Вот и добре.
— Товарищ старшина! — Гречуха поднялся, несмело попросил: — Вы завтра в Сосновке будете. Точный адрес не знаю, чтобы по почте. Не сможете ли в собственные руки?
— Можно. Я ведь ее знаю. Белесенькая та гарнесенькая. А очи що мисяц в ночи. А может, сам передашь?
— Товарищ старшина!
…На рассвете, прихватив помощником рядового Гречуху, Кошкарев на мотоцикле с коляской отправился в Сосновку: надо было выписать на складе летнее обмундирование для личного состава роты. Машина за обмундированием придет позже.
Утро сырое, зябкое. Петрусь сидит в коляске. Радостный, возбужденный. Еще бы. На Ингоде ледоход. Река дымит. За рекой из тумана выглядывают взлохмаченные макушки сопок. Туман оседает все ниже. Теперь уже можно разглядеть, что сопки по самые плечи закутаны пестрым, сшитым из цветных лоскутков одеялом, похожим на то, что сохранила память о детстве. Петрусь, бывало, спрашивал мать:
— Мама, а почему у меня одеяло из разных лоскутков сшито?
Мать гладила вихрастую голову сына, говорила:
— Это не простое одеяло, сынок. Смотри-ка, на нем вся красота земная собрана.
Петрусь дремлет. Сквозь гул мотора слышится далекий родной голос:
— Зеленые лоскутки — это поля, луга, леса; синие — моря, реки; желтые — рожь колосится, а здесь — лен в цвету.
И смахивает украдкой непрошеную слезу. Но Петрусь замечает:
— Не плачь, мама, скоро папа с Красной Армии придет и прогонит фашистов.
Отца он не знал. Даже фотографии не сохранилось. И когда думал о нем, то представлял его себе не иначе как на красивом коне и с саблей. Вот он въезжает в деревню: «А ну, которые тут фашисты, выходи!» Как-то Петрусю в руки попал рисунок. На нем был изображен всадник, в вытянутой руке над головой, как солнце, блестит клинок. Петрусь несказанно обрадовался:
— Мама, я папу нашел!
Мать посмотрела на рисунок, улыбнулась и сказала:
— Да, сынок, это папа.
Бережно, как самую дорогую вещь, хранил Петрусь рисунок. Потом показывал его ребятам и с гордостью говорил:
— Это мой папа.
Однажды ему заметили:
— Это Чапаев.
После он так объяснял:
— Мой папа, Чапаев. Самый храбрый человек.
Ждал папу Петрусь. Ждала мама. Ждали жители деревни Заболотное своих освободителей. Да не все дождались. Почуяв свою погибель, гитлеровцы жестоко лютовали, перед тем как оставить Заболотное. Деревню сожгли дотла, жителей перебили чуть ли не поголовно. Петрусь в живых чудом остался. После соседка, заменившая ему мать, тетя Ганна, у которой он потом и вырос и прожил до призыва в армию, рассказывала:
— Подбежал к вашему дому фашист с канистрой в руках. Мать просить его стала: не разоряй, мол. А он выстрелил в нее. Облил бензином стены и поджег…
Вот оно какое детство выпало на долю Петруся Гречухи. Люди добрые вырастили его, поставили на ноги. Но отца он так и не дождался. На все запросы — один ответ: «Пропал без вести».
Петрусь открыл глаза, посмотрел на сопки, на лес, на речку, и показалось ему, что эта земная красота сошла сюда с обгоревшего, собранного из разноцветных лоскутков кусочка того самого одеяла, в который теперь завернута фотокарточка матери и рисунок «отца, Чапаева», который хранит он вместе с комсомольским билетом на груди, у сердца.
Дорога то петляла между сопок, то снова выходила к реке. Туман сошел. По обочинам толпились озорные, белоногие березки, махали вслед ветками, скромно кланялись сосенки. А на взгорье, как стадо тюленей, грели спины позеленевшие от старости и лени валуны-лежебоки. На полянке полыхали костры багульника…
«Как же здесь красиво! — подумал Петрусь, любуясь дивной панорамой. — Вот оно какое Забайкалье».
Навстречу из-за поворота выскочила грузовая машина. Она как-то странно вихляла, выписывая кривые по шоссе. Вдруг машина ткнулась в дорожный знак, смяла его и медленно начала сползать по обрыву к реке. В кузове метались две женщины и мальчик. Одна из них истошно кричала:
— Ой, смертынька наша!
Кошкарев мгновенно остановил мотоцикл.
— Прыгайте на землю! — закричал Петрусь, подбегая к машине.
Та, что кричала, спрыгнула. Вторая не смогла, видно. Прижав к груди ребенка, она молча смотрела на солдата страшными глазами. Петрусь бросился к кабине. Но Кошкарев опередил его. Рванул дверку, оттолкнул уснувшего шофера, от которого несло сивухой. А машина продолжала ползти, все больше наклоняясь на левый борт. Еще минута — перевернется. Кошкарев прекрасно понимал это. Он вывернул руль, поставив передние колеса по диагонали склона, и завел мотор.
«Если не удержу, — подумал он, — быть нам под кручей. — На лбу выступила испарина. — Так, еще чуток влево…» Машина плавно съехала на грунтовую дорогу к самому берегу.
— Ну вот и все, — проговорил он, облизывая сухие губы. И к шоферу: — Эй, хозяин, вставай, приехали! — Встряхнул его.
Шофер очнулся, молча поглядел вверх — на шоссе, вниз — на речку, соображая, как его занесло сюда. Наконец до сознания дошел смысл происшедшего. Он залепетал:
— Спасибо, старшина. Век не забуду. — И схватил Кошкарева за полу шинели.
— Вот возьми, — он сунул ему часы. — Золотые. Ход плюс-минус минута в сутки.
Старшина отстранил его руку. Женщина с укором бросила шоферу:
— И не стыдно? Да нешто он за золото?..
Старшина распорядился:
— Забирайте, товарищ Гречуха, женщину с ребенком. — Он снял с себя шинель. — Прикройте их, а то они, видите, дрожат. Садитесь на мотоцикл — и в Сосновку. Ждите меня у склада. А я этого голубя доставлю, — показал на притихшего шофера.
Петрусь помялся, но все же решил спросить Кошкарева:
— Товарищ старшина, вы, наверное, подумали, что я не справлюсь с машиной или струшу? Ведь я…
— Подумал, — Кошкарев посмотрел на него добрыми глазами, — подумал, Петрусь, что водитель ты гарный и не струсишь. Но подумал и о том, что мне это сделать проще, и о том, сынку, что ты еще с Наталкой не свиделся. — И он хитро улыбнулся: — Вот она, какая ситуация.
В. Карпов,
Герой Советского Союза
НОВЕНЬКИЙ
Мечников не понравился старшине Рябову с первой встречи. Новичок должен вести себя тихо, даже немного боязливо. А этот вошел в казарму, как в собственную квартиру. Осмотрел расположение роты, побывал в кладовой, умывальнике, в комнате быта и, возвратясь к своей кровати, заключил:
— Служить можно. — Помедлил и добавил: — Вполсилы.
«Сачок, — отметил про себя старшина. — Здоровый, как конь, а уже силы распределяет».
Молодой солдат действительно отличался от щуплых первогодков. Он был высок, гимнастерка туго обтягивала мускулистую грудь и спину. Лицо грубоватое, взгляд прямой, колючий, на стриженной под машинку голове топорщатся жесткие и прямые, как иголки, волосы.
— Куда же вторую полсилу девать будете? — сдержанно спросил Рябов.
— Найдем применение! — Мечников ответил громко, ничуть не смутившись, чем разозлил старшину окончательно.
«Не повезло, — с тоской подумал Рябов, — были в роте люди как люди, а теперь вот нате вам — ходячее ЧП».
Старшина служил на сверхсрочной двадцатый год и хорошо знал, каких неприятностей можно ожидать от молодого солдата, который так вольничает с первого дня. Рябов был тверд в своих решениях и оценках. Переубедить его в чем-либо еще никому не удавалось. В службе он руководствовался одним, взятым раз и навсегда образцом — своим первым учителем старшиной Бондаренко, с которым свела его судьба еще в полковой школе. В кругу сверхсрочников Рябов не уставал повторять:
— Он из меня человека сделал. Всю дурь и гражданский шурум-бурум из башки выбил. Моя бы воля, я б его портрет рядом с маршалами повесил. А что, неверно говорю? Верно! У старшин, что и у маршалов, дел по горло! А ответственности!!!
Рябов, храня традиции своего учителя, держал солдат в строгости, любые проявления своевольства пресекал беспощадно, приговаривая при этом: «Сами после спасибо скажете».