Время и постоянные заботы сделали свое дело — неприятный осадок в душе Рябова рассосался. Но то ли потому, что старшина все же чувствовал себя виновным перед рядовым Мечниковым, то ли наконец-то Рябов по-настоящему поверил в него, — он не вспоминал о двух нарядах, назначенных «за вредную инициативу». А раскладывая в банный день белье на солдатские кровати, Рябов подбирал Мечникову простыни посвежее, наволочку, отутюженную получше. На неприятные и грязные работы Мечников больше не назначался.
* * *
Когда на ротном собрании выбирали секретаря комсомольской организации, Рябова так и подмывало выдвинуть Мечникова. Ведь достойнее вожака для молодежи не найдешь. Смущало лишь то, что Мечников — молодой солдат. Пока старшина раскачивался и преодолевал сомнения, фамилию Мечникова назвали другие. И командир роты, и замполит батальона капитан Дыночкин одобрительно закивали головами. Кандидатура оказалась единственной, вся рота считала молодого солдата достойным.
— Пусть комсомолец Мечников расскажет о себе, — предложил председатель собрания сержант Рассохин.
— Не надо. Знаем! — Как обычно, крикнул кто-то из задних рядов.
— Нет, пусть расскажет, — настаивал Рассохин. — Мы служим вместе всего несколько месяцев, а как он жил раньше, разве нам известно?
Мечников вышел к фанерной трибуне, смущенно пожал плечами. Откашлявшись, заговорил:
— Родился я в сорок первом году в Магнитогорске. Отец рабочий. Погиб на фронте. Мать — ткачиха на фабрике. Учился в вечерней школе и работал на металлургическом заводе в бригаде Василия Петровича Назарова. Вот все.
— Говорят, ваша бригада называлась коммунистической? — спросил капитан Дыночкин.
Мечников оживился, смущение прошло:
— Это все Василий Петрович. У него два ордена за трудовые отличия — орден Ленина и «Знак Почета». Он такой необыкновенный человек, просто рассказать невозможно. С ним все инженеры советовались, и он первый стал бороться за бригаду коммунистического труда. А ребята у нас были отчаянные. Сначала не все гладко шло. Некоторые выпивали. Но у Василия Петровича не вывернешься. Он так настроил людей, что потом вся бригада обрушивалась на того, кто провинится. Меня десятилетку заставили кончить. Коля Гречихин и Степан Сайкин в институт поступили, Толя Пономарев и Алик Григорян — в техникум. Жили мы как одна семья. Была у нас в бригаде Вера Полубоярова. Мы, когда ее замуж выдавали, тайком в завкоме квартиру выпросили. Мебель купили. Все обставили и прямо из загса привезли молодых в новую комнату. Жених Веры — Сенька, он из другой бригады был, обалдел от удивления. А Василий Петрович сказал ему за столом: «Всю жизнь чтоб относились друг к другу по-товарищески, с уважением. Верочку мы знаем. И ты, Семен, парень хороший, но имей в виду: обидишь Веру — будешь иметь дело со всей бригадой».
Солдаты слушали с интересом. Из последнего ряда тот же голос, что крикнул раньше: «Знаем!», вдруг сказал:
— Всё бригада, бригада, а ты что там делал? Какие рекорды поставил?
На крикуна зашикали. А Мечников опять смутился, но ответил твердо:
— Я рекордов не ставил. Работал, как все. А о бригаде я говорю потому, что это и есть моя биография.
Старшина Рябов привстал с табуретки, нашел взглядом крикуна. Убедившись, что не ошибся, медленно опустился на свое место. Комсомольцы дружно засмеялись: все хорошо поняли, что означал взгляд старшины.
После собрания, поздравляя Мечникова, старшина спросил:
— Почему ты сказал в первый день, что служить будешь вполсилы?
— Запомнили? — удивился Мечников. — Нет, я не собирался вполсилы служить, просто обошел роту и увидел: есть еще у нас непорядки. Не очень старайся — все равно сойдет. А теперь…
— Ну, теперь, — перебил старшина, — теперь мы с тобой… Кстати, поздно уже, спать пора. — Рябов глянул на часы и легонько подтолкнул Мечникова к выходу.
Капитан А. Кирюхин
ЛИШНИЙ РУБЛЬ
В Доме офицеров только что закончилось совещание командиров подразделений. Просторное прохладное фойе быстро пустело, становилось тихим и немного печальным.
Капитан Кириллов последним выходил из зала. Шаги его гулко прозвучали под высокими сводами, а затем будто спрятались где-то в углу. На улице, видно, совсем недавно прошел короткий летний дождь. Мокрый асфальт блестел, и в нем, как в ночной реке, отражались зыбкие огни фонарей. Дышалось свободно и легко.
Кто-то тронул Кириллова за рукав. Он догадался: это его бывший сокурсник по училищу, ныне командир соседней ракетной батареи, капитан Симонов. Не оборачиваясь, Кириллов просто сказал:
— Пойдем?
Они шли под густыми кронами деревьев, отгороженные от шумов и суеты улицы зеленой стеной. Здесь было темновато, тихо и хотелось молчать. И все же Кириллов заговорил:
— Нет, Евгений, ты ошибаешься. Мне больно было слушать на совещании, когда ты пытался взять под сомнение доверие как метод воспитания солдата. У нас же сейчас растет новый человек — человек завтрашнего коммунистического общества. Смешно мерять его старой меркой, не верить ему.
Высокий щеголеватый капитан Симонов чуть сдвинул фуражку на затылок и снисходительно улыбнулся. Ему вовсе не хотелось продолжать спор, начатый еще на совещании. Но, чтобы подзадорить друга, он небрежно заметил:
— Доверять — доверяй, но проверка — главное.
Кириллов не стал препираться: слишком много говорили об этом на совещании. Офицеры спустились пр крутогорбой, наполненной ароматом цветущей акации улочке к реке. Слышно было, как у берега лениво плещется и вздыхает волна. На слабо освещенном дебаркадере кто-то наигрывал на гитаре старинный романс.
— Недавно у нас на батарее приключилась интересная история, — сказал Кириллов. — Хочешь, расскажу!
— Ну что ж…
Кириллов помолчал, словно прислушиваясь к вздохам реки, и задумчиво, не торопясь начал.
…В канцелярии батареи их было двое. Капитан Кириллов, склонив голову над тетрадью, составлял план-конспект завтрашних занятий. За соседним маленьким столиком пристроился старшина батареи Храмов. Суровое скуластое лицо его было сосредоточенно и спокойно. Старшина усердно работал карандашом и линейкой, расчерчивая лист нарядов сержантского состава, и что-то мурлыкал себе под нос.
Прислушиваясь, Кириллов уловил мотив «Бородина»:
Скажи-ка, дядя, ведь недаром…
Храмов — ветеран в армии. Прослужил раза в два больше комбата. Может, поэтому и любит старинные солдатские песни. Семья его — жена и две дочки — живет неподалеку, в военном городке. И поэтому старшина появляется в казарме в самое неожиданное время — ночью, когда дежурного клонит в сон, рано утром, до подъема. Солдатам даже кажется, что он и ночует где-то здесь, в казарме.
— Иван Васильевич, — негромко позвал Кириллов.
Старшина резко поднял голову:
— Слушаю вас, товарищ капитан.
Обветренное лицо его с небольшими уставшими глазами выражало внимание и готовность выполнить любое указание командира. Храмов в обращении с начальством пунктуально соблюдал субординацию. И как ни пытался комбат добиться, чтобы Храмов вне служебной обстановки называл его по имени и отчеству, из этого ничего не вышло. Старшина просто не понимал, зачем это нужно, когда есть четкое и ясное «товарищ капитан».
— Иван Васильевич, не забудьте насчет комбинезонов. Завтра огневая служба.
Старшина с готовностью откликнулся:
— Есть, товарищ капитан. Будет сделано.
Комбат улыбнулся и подумал, что в сущности-то своей Храмов хороший человек.
Из казармы донеслись голоса, глухой шум. Это батарея вернулась с ужина. Теперь у солдат начиналось свободное время — «анархия», как его называл Храмов, потому что в этот час каждый занимался чем хотел. В дверь решительно постучали, и в канцелярию вошел секретарь комсомольской организации батареи ефрейтор Тихонов, стройный, с мечтательными черными глазами парень.