Васька Железнов толкнул меня в бок. На его толстой курносой физиономии была написана смертельная тоска. Очевидно, разговор, начатый Стебелевым, явно не устраивал Ваську. Он вполголоса запел:
Не кочегары мы, не плотники…
Мичман смял папиросу, бросил ее в бочку и посмотрел на Ваську:
— А вы артист, Железнов.
Слова Стебелева застали Ваську врасплох. Ему было непонятно, откуда новый мичман знает его фамилию.
Васька испуганно заморгал глазами, и его лицо приобрело глупое выражение.
— И конечно артист с лопатой не знаком? — спросил мичман.
Васька молчал и носком ботинка ковырял землю.
— Ничего, сынок, не горюй. Это дело поправимое, научим, — как-то тепло произнес Стебелев и улыбнулся. — А сейчас, молодцы-гвардейцы, засучивай рукава, будем строить курилку.
Он первым стащил с худых, острых плеч китель, закатал рукава тельняшки. Потом взял валявшуюся у дровяного сараюшки лопату и с хрустом вогнал ее в землю.
Мы стояли разинув рты. Для нас это было ново. Подобного еще не было.
Прежний командир поста старшина Тулупов вел себя иначе. Помнится, как по утрам в кубрике раздавался его раскатистый бас:
— Па… а… а… дъем!
Мы вскакивали с коек и смешно топтались на холодном дощатом полу, пытаясь быстрее натянуть ботинки.
Васька всегда опаздывал. Тулупов выводил его из строя и короткими толстыми пальцами махал перед Васькиным носом:
— Я вас, Железнов, научу… А для порядку — пару рябчиков.
«Пара рябчиков» — на языке Тулупова — это два наряда вне очереди.
Васька мотал рыжей головой и скучно смотрел на нас.
Собственно, старшину мы мало интересовали. В кубрике он бывал редко. Большую часть дня Тулупов проводил на своем огороде. Ему помогала жена — полная, добродушная женщина.
Детей у старшины не было. Жена иногда жаловалась нам: «Илюша-то мой детей не схотел, для себя, говорит, пожить надо». И Тулупов жил для себя. Чего только не было в его хозяйстве: свиньи, куры, гуси. Мы не понимали, зачем все это нужно старшине на острове, где, кроме него и нас, никого не было.
Старшину мы не любили. Особенно недолюбливал его Васька. Однажды Тулупов обнаружил в неряшливом Васькином рундучке книги. Васька любил читать, и книги у него можно было найти даже под подушкой. Тулупов собрал книжки, аккуратно перевязал их шкертиком и, похлопав по стопке, произнес:
— Вальтер Скотт, понимаете…
Васька молчал, а Тулупов нудным голосом добавил:
— В следующий раз накажу.
«Накажу» — любимое слово Тулупова. Он произносил его веско, со смаком, уставившись на провинившегося маленькими сонными глазками.
— Книжки отдайте, — совсем не по-уставному попросил Васька.
— Верну, когда справным матросом станете, — сказал Тулупов и ушел.
Он так и не вернул книги Железнову. Видимо, в глазах Тулупова Васька не дорос до «справного» матроса.
Но дело, конечно, было не в Ваське. Просто мы не понимали Тулупова, а он не понимал нас. Но однажды… Впрочем, все по порядку.
Как-то с очередным катером на остров пришел начальник политического отдела капитан первого ранга Чаплинский. Это был высокий сутуловатый офицер с добродушным лицом и серыми задумчивыми глазами. Черные как смоль волосы капитана первого ранга тронула инеем седина.
— Это оттого, что человек много думает, — заметил Васька.
Мы согласились, так как никто из нас еще не успел поседеть.
Чаплинский пробыл у нас несколько дней. Он ел и спал вместе с нами, рассказывал разные интересные истории, и скоро мы к нему привыкли.
Начальник политотдела подолгу беседовал с матросами, спрашивал о службе, о доме. Он осматривал наши рундуки, тумбочки и даже побывал в дровяном сарае. В общем, на острове не было уголка, куда бы он не заглянул.
Капитана первого ранга сопровождал Тулупов. Он, казалось, совсем забыл о нашем существовании. В эти дни старшина обходился в основном несколькими словами, только при помощи которых, как он считал, подчиненный должен разговаривать с начальством.
— Так точно! — Мы видели, как губы Тулупова расплывались в угодливой улыбке.
— Никак нет! — Мы видели, как он подобострастно изгибался.
— О людях, Тулупов, не думаете… — Чаплинский с укоризной посмотрел на старшину, а тот, приложив руку к фуражке, механически произнес:
— Так точно!
Нам стало смешно: Тулупов оставался верен себе.
— Так точно, — повторил начальник политического отдела, — в купчика превратились, старшина.
Тулупов молчал. Наверное, он не знал, что сказать офицеру.
Перед отъездом капитан первого ранга долго беседовал со старшиной. Мы не знали, о чем они разговаривали. Только Тулупов вышел из кубрика красный, вытащил из кармана большой цветастый платок, вытер лоб и зло посмотрел на нас.
Вечером Чаплинский передал мне Васькины книги — Железнов был на вахте. Узнав об этом, Васька не удержался.
— Справедливость восторжествовала, — сказал он и смешно прищелкнул языком.
На следующий день начальник политического отдела уходил на Большую землю. Мы стояли на берегу и долго махали бескозырками. Нам казалось, что уезжает кто-то из нас.
А вскоре Тулупова отозвали с острова. Вместо него прибыл Стебелев.
Стебелев… Он появился у нас ранним утром. Тогда мы строили курилку, и нам чуточку приоткрылась душа этого человека. Потом мы сажали деревья, «комсомольскую аллею». Это тоже придумал Стебелев. Аллея убегала от кубрика вниз к морю. Когда она была готова, Стебелев сказал:
— Ну, молодцы-гвардейцы, радуйтесь. Пройдет время, разъедетесь вы, а здесь зашумят листвой тополя. Теплыми словами вспомнят вас тогда те, кому доведется служить на острове. О добрых делах ведь всегда хорошо говорят…
Впервые мичман произнес такую длинную речь. Нам было приятно его слушать, — очевидно, потому, что мы сделали доброе дело и сами того не подозревали. Стебелев открыл нам глаза.
Но самое интересное, что Стебелев начал выводить в люди Ваську Железнова. Он назначил его нештатным библиотекарем поста. Васька строгал доски для книжной полки, и его курносая физиономия блаженно улыбалась. Ему нравилось быть библиотекарем. Васька строгал доски, вдыхая крепкий запах смолы, и напевал:
И садоводы мы, и плотники…
У него было отличное настроение. А когда у человека такое настроение, ему, конечно, хочется петь.
Шли дни. Стебелев нам нравился, а мы нравились ему. Во всяком случае, у всех было такое мнение. Единственным, кто не высказывался на этот счет, был сам Стебелев. Относился он к нам строго и вместе с тем тепло, по-дружески.
И вот я стою на побережье острова у самого уреза воды. На вершине сопки мачта, а рядом с ней — крошечная фигура человека. Это новый командир нашего поста мичман Стебелев.
Я смотрю на сопку. Мичман вдруг исчез. И тут я замечаю ребят. Они бегут по «комсомольской аллее» сюда, к морю.
Матросы подбежали к шлюпке и схватились за планшир. Васька Железнов повернулся ко мне и ехидно спросил:
— Боишься ручки запачкать?
Я плечом навалился на шлюпку. Подошел Стебелев и стал рядом со мной.
— Раз, два, взяли! — командует мичман.
Мы напрягаемся изо всех сил. Шлюпка медленно полает по песку к морю.
Небольшой корабль под флагом гидрографической службы качается на волнах в нескольких милях от острова. Мы идем к кораблю.
Шлюпка поднимается вверх, и весла загребают воздух, потом она проваливается вниз, весла по валек уходят в воду. Грести трудно. Стебелев то и дело перекладывает руль.
— Два, раз! — командует он, стараясь перекричать ветер.
Шлюпка с трудом продвигается вперед. Мы гребем плохо, и, наверное, нас никогда бы не взяли на соревнования.
У Васьки Железнова на лбу выступил пот. Мне его жаль. Нештатный библиотекарь неумело ворочает веслом.
— А ну, молодцы-гвардейцы, навались, поговорим с ветром! — кричит Стебелев. — Два, раз!.. Два, раз!
Мы наваливаемся на весла. Гребок. Еще гребок. Мы не жалеем сил. До корабля осталось не так уж много. Гребок. Еще гребок. Сейчас мичман узнает, на что способны парни, если им по двадцать с небольшим.