Старшина напряженно потирает лоб, как загипнотизированный, смотрит на стрелки часов. Потом кричит за перегородку:
— Швыдченко! Передай дежурному, чтобы строил наряд.
И, воспользовавшись тем, что прыткий писарь на секунду замешкался в дверях, нехотя добавляет:
— Да позови этого… Огонькова ко мне…
…Назавтра история повторилась: не сладил с задачкой на построение. Огоньков едва глянул, схватил циркуль, линейку и моментально разделался с чертежом. Затем неторопливо обосновал:
— Видите ли, товарищ старшина, у вас… слегка подзапущено старое. Может, повторим, что относится к этой задачке?..
…А когда Клушин подходил к воротам, Огоньков уже стоял у ограды. Все ждала?.. Старшина осторожно покосился вправо. Ого! Вот она, его краля… Однако смотрит-то она не случайно. Ведь он не лейтенант-первогодок, чтоб на него так смотреть. Заприметила начальника своего ухажера… Как тут обижаться на Огонькова: вон какие глазищи-то у нее, — должно быть, природа накапала в них слишком много туши: она разлилась не только по маслянистым белкам, но даже и над смуглыми щеками. Тьфу, еще поэтом сделаешься с этими образованными. И, сам того не желая, обернулся. Девушка оглянулась тоже и даже чуть улыбнулась. Скажи ты! Привыкла, что на нее не сердятся. Да и за что сердиться? Такая забавная девчонка, вот только одета… Ну да к ее глазам… А молодец москвич! Ведь ей, чай, и в городе проходу нет от всяких там стиляг…
В классе обнаружилось, что с задачкой не справился никто, кроме Клушина да отличницы Барышевой. Зоя Васильевна деревянным голосом вызвала Клушина. Через несколько минут математичка, ставя в журнал оценку, подумала: «Просто удивительные эти военные. Вчера и рта раскрыть не мог, а сегодня…»
На другой день Огоньков сам зашел в канцелярию:
— Товарищ старшина, может, повторим разложение на множители?
«Понятно, — отводя взгляд, нахмурился Клушин. — Разложение за разложение, товарообмен, одним словом». Однако, вспомнив чернильные глаза, усомнился. В ушах прозвучали слова замполита: «Плоховато вы знаете людей, Клушин, вернее, не хотите как следует знать, потому что не верить легче». Замполита рядом не было, и старшина откровенно усмехнулся. Это он-то не знает? За десять-то лет сверхсрочной…
— Или вы, может, заняты? — напомнил о себе Огоньков.
— Нет, почему же, давай.
Пошлет же бог голову разгильдяю! А в вуз вот не поступил. И из-за чего? Впрочем, если такая же и в Москве была…
— У тебя будто опыт педагогический.
— Есть кое-какой, — добродушно усмехнулся солдат. — Девушке своей вот так же помогал, ну и самому это пригодилось.
«Знаем таких помощничков», — подумал про себя старшина и, взглянув на часы, напомнил:
— Ждут уж, наверно, тебя.
Солдат слегка прикусил губу. И тут же отмахнулся:
— Ничего, товарищ старшина, это важнее.
Клушин помолчал, потер лоб. Неожиданно для себя предложил:
— Завпродскладом просил завтра выделить двух солдат в город. Если хочешь, пошлю.
Огоньков покраснел, пробубнил еле слышно:
— Хорошо бы, товарищ старшина… Дело тут, видите ли, одно…
— Ну-ну.
Вот то-то и оно. А то Клушин не знает. Нет, брат, уж если сами чего не знаете, то можете обратиться к старшине Клушину, он вам объяснит. Решили попользоваться слабостью. Мало, что от ограды не гоняю. Да если бы хоть с толком были его свидания, а то ведь и эту, как ту, московскую, забудет…
Разошлись, не глядя друг на друга.
А за воротами Клушина снова встретил лукаво-дружелюбный взгляд черных глаз: девушка улыбнулась почти как знакомому. Черт-те что… Старшина втянул голову в плечи и даже сделал над собой усилие, чтоб ненароком не оглянуться.
— …Вот же товарищ Клушин как-то находит время. — Немигающие глаза Зои Васильевны безжалостно буравили старшего сержанта — танкиста, стоявшего у доски. Планка доски едва доставала ему до плеч, а парты, рассчитанные на пятиклассников, были чуть выше колен. Бедняга механик сильно смахивал на медведя, топчущегося в клетке с кроликами. Ни о какой выправке не было и речи: стоял, как на собственных похоронах. По виску, мимо лилового, точно надранного уха, сползала капелька пота, а огромные руки-клешни, будто силой оторванные от рычагов тяжелого танка, нервно раздергивали по ниточкам ослизлую от размокшего мела тряпку. Похоже было, что сержант играет в самодеятельности роль запарившегося школьника, только больно уж здорово играет.
— Садитесь. — Зоя Васильевна поочередно посмотрела на всех сверхсрочников — в классе их было шестеро. — Советую брать пример с товарища Клушина.
Клушин сидел смущенный, красный, прикрыв глаза козырьком ладони.
«Просто удивительно, такие противоположные чувства, а внешне выражаются почти одинаково», — деловито отметила Зоя Васильевна, сравнив пылавшие уши несчастного танкиста и горевшее лицо Клушина.
Однако она ошиблась: чувства тоже были почти одинаковы…
Огоньков и еще разок побывал в городе: Правда, не как-нибудь нелегально, а когда все равно кто-то должен был ехать. Тем не менее дело ясное: старшина Клушин, один из лучших, заслуженных, «старшина-ас», как называл его генерал, наивернейшим способом портил молодого солдата. «Мальчишка! — безжалостно распинал он себя, потея от похвал учительницы. — Старшинскую славу на что променял! Добряком заделался, девчонку смазливую увидел, пожалел обоих…»
И хотя Огоньков, вместо того чтобы «разложиться» от щедрых клушинских поблажек, день ото дня становился все более исправным солдатом, это ровно ничего не означало. Избитый маневр, усыпляет бдительность. А потом, брат, такое отколет… Уж кого-кого, а Клушина на мякине не проведешь…
И Огоньков «отколол».
Однажды, увлекшись, они просидели до самого развода. Огоньков в тот день заступал дневальным. Старшина спохватился первым:
— Прокопались, брат, мы с тобой! Ну да завтра кем-нибудь подменю, съездишь за бельем в город.
Солдат покраснел гуще обычного. И вдруг ответил наигранно-весело и даже как будто хвастливо:
— Спасибо, товарищ старшина, больше уже не требуется.
Та-ак… Клушин встал, затолкал в сумку книжки, оделся и вышел.
Девчонки за воротами, разумеется, не было.
«Больше не требуется…» Клушин так наподдал подвернувшуюся под ноги жестянку, что она врезалась в ограду.
На другой день старшина занимался один, приказав дежурному произвести уборку с мойкой полов во всех свободных помещениях исключительно силами дневальных. Около часа возился с задачкой, потом сбегал на склад, а когда взялся за доказательство теоремы и взглянул на часы, то до занятий оставался пустяк. Урок геометрии был первым, а за последнее время у Зои Васильевны вошло в привычку поднимать Клушина с места, едва кто-нибудь из сверхсрочников зашивался у доски. В этом была своя политика, Клушина не проведешь, и однако…
В обычное время он, как ни в чем не бывало, собрался, надел шинель и уныло побрел к проходной. День был пасмурный. По слоеному низкому небу стремительно неслись не то обрывки туч, не то клочья дыма с соседней электростанции. С растрепанных метелок тополей ветер срывал последние листья. Не без злорадства переворошив в памяти опыт далекого прошлого, Клушин принял единственно верное решение: недолгий путь до поселка растянуть на час, а на ближних подступах к школе перейти на добросовестный кросс, — впрочем, только для одышки, ко второму уроку все равно стемнеет.
За воротами машинально бросил взгляд вправо. У ограды, отворачиваясь от ветра, сиротливо жалась тоненькая девичья фигурка в забрызганном разноцветными красками комбинезоне. «Тоже, ждет… хворостинка… Кого?.. Хотя, впрочем, такая на профессорского сынка не позарится». И вдруг замер как вкопанный: прямо на него глядели уже знакомые черные глаза. Старшина не успел ничего сообразить, как девчонка шагнула к нему. «Плакать да жаловаться… Понятно!» Голова автоматически заработала, подбирая слова для морали. Однако на этот раз кибернетика позорно заела: одним из героев всей этой некрасивой истории оказывался сам добренький старшина Клушин. «Вот ведь поганец! А девчонка-то… Одна тут, наверно, без матери…»