Животных было по меньшей мере сотня голов. Они равномерно распределились по небольшому участку берега и ещё отдыхали, но были среди них ещё совсем телята и ягнята, вот они-то и нарушали всеобщее спокойствие своими встревоженными голосами, всегда стремящимися поглотить всё внимание родителя, они-то и создавали хаотичное движение в этой медленной и устойчивой картине. Но как только человек в полный рост приблизился к месту ночлега, животные тут же повскакивали и рысцой пошли прочь от него. Он поднял свой, уже привычный и даже ставший удобным, посох. В теле всё ещё присутствовало недомогание, легкая дрожь, но гладкая палка в руке привнесла какой-то уверенности, а стоять на собственных ногах стало вдруг гораздо легче.
Главной трудностью, которая заставляла сознание порой носиться по черепной коробке в безумном вихре, был голод. Поражённую заразой ногу можно было бы ещё отрезать, а стремящееся захватить всё тело заражение – остановить, нашлись бы лекари способные на это. Но от голода было невозможно избавиться, пока не дашь ему чего желает. Пока человек был занят раной, голод спрятался, затаился в кустах и на ветках деревьев, но как только он отвлёкся – он тут же выскочил и схватил человека в свои огромные тески, заключил в объятия своего склизкого змеиного тела. Да, сознание оказалось поглощено голодом. Человек оглядывал берег в поисках съестного, хотя бы той же мокрицы, но ничего не было на первый взгляд, пока в каком-то тёмном уголке разума не щёлкнуло – весь берег был усеян ничейной здоровой скотиной – бери да ешь!
Да только не было у него ничего, что помогло бы сохранить такое количество пищи: ни соли, чтобы сушить мясо, ни специй, чтобы его вялить, ни даже возможности развести огонь, чтобы зажарить его. Как бы голод не путал мысли и не разъярял сознание, но убить просто так человек не мог. Да, такое количество пищи позволило бы ему без остановок идти и идти, помогло бы его разбитому телу сопротивляться заразе, которая неумолимо поднимается по ноге, медленно и мучительно отбирает у него жизнь – будто мороз сковывает реку льдом, однако… весны человек не дождётся. А животное погибнет не за что.
«Не на восток, – думал человек, тяжело и горячо дыша в прижатый к губам кулак, – Если это чёрные, лишь бросив взгляд на меня – выпустят кишки… Если разбойничья шваль, то и ничуть не лучше… но и дальше идти нельзя… а эта деревушка – страшная удача.»
Взгляд его был пуст, глаза одиноко и отрешённо гуляли по прибрежному пейзажу, а разум где-то глубоко, в потаённых уголках черепа, куда никто не доберётся, ни под какими пытками. Солнце нежно грело затылок, небо затягивали серо-белые облака…
Человек понимал, что это поселение могло быть, как единственным среди этих огромных просторов, среди безмерных лесов и полей, так и одним из множества тех, которые разорили или разоряют сейчас. Куда бы он ни пошёл – он рискует. И постоянно – жизнью. Он остался один и ни люди, ни боги – никто не поможет ему. Никто не увидит его слёз, стёкших по щекам огромными алмазами, осушившими источник раз и навсегда.
Грубыми движениями он стёр с щёк влагу и пошёл. Он не остановится, а будет идти. Идти, какое-то время держась реки, чтобы как-то обойти и переждать возможную опасность, а после повернёт на северо-восток, потому как если и есть где люди, то они на востоке, куда ушёл разоритель встреченной ранее деревни.
Переходить на правый берег он не решился, потому что позднее мог бы и не суметь вернуться на левый – горная местность изобилует различными речушками, которые постоянно играючи втекают друг в друга и образуют огромные дикие реки, перейти которые не будет возможности. Горные реки – это малые дети, чьи игры не поймёт ни один разум.
Человек прошёл сквозь животных, которые тут же растеклись от него, будто капля дождя по стеклу, обошёл заросли кустов ивы, которые будто пытались закрыть реку, скрыть от чужого взора. Посох часто втыкался в мягкую почву под весом человека и вырывался обратно с хлопком, оставляя после себя небольшую ямку. Утро, далёкое ещё от полудня, оказалось погребено под белёсо-ртутными облаками, сквозь которые пробивался такой же тяжёлый свет, будто серый. Ветер всё громче гулял меж деревьев, заставляя их суматошно качаться, а оставшиеся, казалось бы, уже далеко, животные все как один стали кричать, погружая мир в противную шумную какофонию, слышно которую было, пожалуй, и в селе, до которого не меньше сотни колёс. Слышал её и человек, который успел уже покрыть расстояние до села пару раз. Но, несмотря на то, что весь мир будто пытался спрятаться по норам, – человеку эти изменения были даже приятны. Пышущий влагой поток воздуха облегчал его натужное дыхание, охлаждал горячее и липкое тело, а идти близ реки, ставшей цвета карбонадо, становилось всё легче – массы ледяного воздуха, пахнущего песком, тиной, прелыми растениями, свежевыловленной рыбой, поднятые ветром с реки, также охватывали фигуру и толкали в спину, будто парус. Ветер шёл вместе с человеком, оставляя след не хуже людского, прижимая травы и даже стволы деревьев, вызывая при этом какой-то безумный вой и шуршание растений, от которого у человека волосы вставали дыбом на затылке и даже на пальцах. Огромная масса свежего воздуха заставляла глотать его с алчной жадностью, до головокружения, до слезящихся глаз, до зевоты с раскрытым во всю широту ртом, вызванной также и от голода.