— Идите, жалуйтесь!
— И пойду. Я его усыновляю и никому не позволю распоряжаться мальчиком. Теперь я распоряжаюсь им.
— Вот как… Почему ты не сказал, что тебя усыновляют? — спросил великан. — Так бы и сказал. А то не пришел на репетицию, я жду… Зачем обманывать? Бежать, как заяц. Я к тебе привык, но раз ты решил бросить цирк, говорил бы прямо…
— Нет, нет, нет! Дядя Коля, простите! — закричал я и бросился к нему. — Все не так, я не могу сказать, но правда, все не так!
Из комнаты вышел Олег в полосатой пижаме и огромных валенках.
— Скажу все честно. Это я виноват. Я вел себя как крокодил. Вчера страшно обидел Веню. Вообще последнее время мне самому тошно было, будто кастрюлю жаб съел…
— Ничего не понимаю. Жабы, крокодил. Что ты мелешь? Жар у тебя, ложись, — сказал великан.
Олег сморщился и потряс головой, точно у него что-то сильно заболело. Потом опустил руки по швам, вытянулся, как в строю. Он был такой смешной, в пижаме и валенках, что я повеселел.
— Сейчас, папа, лягу. Но раньше пускай все слушают, — сказал он. — Веня здорово работал, тренировался вовсю. Он настоящий акробат, конечно… И когда он обогнал меня, ты, папа, начал сердиться, что я мало работаю, плохо… И за медицину ругал… а я не могу без этого… Вот так и получалось: чем лучше у Вени шла акробатика, тем больше я злился на него и обижался на тебя. Это началось, когда ты выругал меня за опоздание, помнишь, я с прививками в школе застрял… в другой раз музей… И я начал думать, что если бы Веня так не старался работать, было бы меньше заметно, что я отстаю с акробатикой, и я мог бы свободно увлекаться медициной, как мама… А я был Вене настоящим другом. И вдруг крокодилом. Веня никогда мне не простит.
— Да как ты его обидел? — спросила Анна Ивановна.
— Я ему сказал, а вовсе так не думал…
— Ладно, — перебил я. — Что было, то прошло. В общем, мы немного поссорились, и я не пришел из-за этого на репетицию. И, со зла на него, только со зла, согласился ехать к дяде и чтобы он меня усыновил. А я не хочу. Вот честное пионерское, ни за что не хочу. Ты меня прости, дядя Афанасий, если тебе неприятно. Но я не могу. Я хочу работать в цирке. Больше всего на свете.
— То к дяде хочу, то в цирк хочу! — рассердился дядя Афанасий. — Да что тебя слушать, идем домой. Рассуждает, сопляк.
— Не смейте его так называть! Мы все привыкли к Вене; он нам как родной. Как он захочет, так и будет, — сказала Анна Ивановна.
Вместо ответа я стал между дядей Колей и Анной Ивановной.
Дядя Афанасий заворчал, что еще покажет всем и наведет порядок. И, к счастью, ушел. Олег опять поморщился и затряс головой.
— Что же получилось между вами все-таки? — спросила Валя.
— Получилось, а теперь располучилось. Давай мириться, Олег, хочешь? — сказал я.
Олег покраснел и улыбнулся. Уж очень у него симпатичная улыбка. Невозможно сердиться, когда он так по-доброму улыбается.
Мы пожали друг другу руки, точно взрослые.
Анна Ивановна повела всех в комнату.
Хлопковые собачки бросились меня встречать. Как я им обрадовался! Ведь еще час тому назад думал, что не увижу их никогда. Олег снова поморщился и тряхнул головой.
— Чего ты трясешься, как мокрая собака? — спросил великан.
— Раз уж начал сознаваться, как пионер… — сказал Олег. — Ухо болит. Сам себе повредил. Я читал в одной медицинской книге, что уши промывают, когда делаются пробки.
— И ты промывал? Чем? — ахнула Анна Ивановна.
— Водой из твоего шприца. Ну и поцарапал.
— Как же можно! Самому промывать!
— А этот доктор на севере, читала в газете? Сам себе аппендицит вырезал.
— Так он врач, у него образование. А ты?
— И еще тогда сознаюсь, как пионер, — сказал Олег и вытянул руки по швам. — Папа, пускай Веня занимает мое место ученика. Теперь я твердо решил: хочу быть доктором.
Тут ахнул великан:
— Как! Не желаешь в цирке работать? Не смей думать об этом.
— Папочка, — ласково сказал Олег, — ты сам говорил Вене, — помнишь? Человек решает сам. Вот я и решил быть доктором. Цирк не брошу: или ветеринаром буду, или артистов лечить…
— Глупости! Слышать ничего не хочу! — загремел великан.
— Ну, папа. Ты прямо как дядя Афанасий. Зачем же насильно заставлять?
— Я насильно? А верно… ты, кажется, прав… Но мне просто непонятно: как это можно не увлекаться акробатикой? Вот так новость, — огорчился дядя Коля. — Доктором стать решил!
— Ничего страшного, — сказала Валя. — Предложите мне кем угодно быть, а я только портнихой! Выучусь — буду для артистов шить.
Анна Ивановна уложила Олега в кровать, и он еще долго не отпускал нас с Валей. В комнате было тепло, но все же Анна Ивановна достала второе одеяло и хотела прикрыть Олега.
— Не надо, мама, жарко.
— Вот мы так спокойно сидим, болтаем о том, о сем, — сказала она. — Чисто у нас, теплынь… А мне чего-то вспомнилось, как моя мать рассказывала один случай из своей молодости… Перед революцией это было… Мама заболела, тоже вот ухо, как у Олега. Температура только у нее была высокая. А надо репетировать. Стоит она на манеже… в каком-то городке, не помню. Стоит в короткой юбочке, блузка без рукавов… А цирк-то — палатка брезентовая, на дворе лютый мороз… И все места для зрителей инеем покрыты, лед на скамейках, на полу… Мама тяжело дышит, и пар изо рта идет… Она не выдержала, села прямо на опилки и заплакала. А хозяин цирка сердится. Что поделаешь, встала и опять за репетицию. Вот как нам жилось…
— Ужас какой! — сказала Валя. — А вы, мальчишки, ссоритесь, все вам не так… Что называется, с жиру беситесь.
— Ссоры позади, — сказал я. — Что завтра комиссия решит? Вот это хотелось бы знать. А вдруг не примут меня учеником?
ЗАКРЫТАЯ ДВЕРЬ
На другой день я после школы забежал домой. Катя рано утром отгладила мне красную косоворотку, я почистил красные сапожки. В общем, все приготовили для выступления перед комиссией.
В школу я вещи не взял — боялся помять — и теперь зашел за ними домой.
— А-а, племянник! — встретил меня дядя Афанасий. — Ну как нынче, куда решаешь податься? В Подтесово ко мне или к этим в цирк?
— Мы же вечером обо всем говорили. Я в цирке буду работать. Катя тоже вам сказала. Зачем вы опять начинаете?
— Много воли вам теперь дают! Я в твои годы старших вот как боялся!
— Ничего хорошего тут нет — бояться. Я вот дядю Колю не боюсь, а уважаю.
Я чуть не сказал: люблю — но удержался. Неохота спорить с ним. Ну его, надо торопиться в цирк. Я взял чемоданчик, куда Катя уложила мои вещи. Проверил, все ли на месте. Вдруг услышал за спиной дядины шаги, хлопнула дверь, звякнул ключ в замке. Я бросился к двери. Закрыта. На столе нет ключей. Я только что положил их, когда пришел. Я заколотил кулаками в дверь и крикнул:
— Дядя, откройте! Зачем вы? Я опоздаю на комиссию!
— Вот-вот, и хорошо! Обойдется без тебя комиссия. Незачем тебе лезть туда. Посиди-ка лучше дома, дурь выкинешь из головы.
— Как вы смеете! Откройте!
— Распорядитель какой нашелся. Ничего, сиди отдыхай. А я погуляю часочка три-четыре. — И ушел. Стукнула дверь на лестницу.
В квартире нет никого, я один. Дергаю, дергаю, трясу дверь. До того тряс, что со стены упала фотография и стекло в рамке разбилось. А замок нипочем не поддается. Кричать бесполезно. Не услышат ни с лестницы, ни из соседней квартиры.
Я должен попасть на комиссию. Чего бы это ни стоило, я вырвусь отсюда и успею в цирк.
Дядя Коля хлопотал за меня, столько времени работал, учил. Он сказал, что придумал интересный трюк и мы с ним вдвоем будем готовиться для выступления в программе. Перед зрителями, по-настоящему. Если я сегодня не сдам экзамен комиссии, все пропадет. Я подведу великана, я подведу всех артистов. Олег не будет работать в цирке, и теперь акробатом должен работать я. Иначе всех подведу. Они рассчитывают на меня.