— Не только чай, а даже мясо есть. Хорошо, что Валерка не умял всё,— засмеялся Колосов и поставил чайник.
— Мясо? Совсем хорошо! Это, брат, моя слабость.
— Михаил Степанович, зачем это нам заключённых прислали? — спросил Колосов.
— Будут строить и мыть золото, как и все мы. На стане Среднекана лагерь, тут создаётся отделение. Будем работать с ними.— Краснов задумался и тут же спросил:— Ну, как с прибором? Берётесь?
— Факт, Грохота уже делаем. Немного потеплеет, заготовим лес и начнём строить.
— У меня родилась такая мысль. А что если я вам выхлопочу молодёжную бригадку из рецидивистов. Всё равно они не работают.
К дверям подкатили с визгом нарты, послышалась возня, и тут же вошёл каюр Иглин. Все невольно вскочили.
Это был тот самый каюр, с которым выехали утром на Оротукан ребята. Значит, что-то случилось.
Иглин сбросил шапку и, виновато пряча глаза, положил на топчан рукавицы.
— Вот оно дело-то…—еле слышно прошептал он.
— Где ребята? Где? — дрогнувшим голосом спросил Краснов.
— Поморозились все, на нартах привёз.
Колосов бросился к двери. Белоглазов и Лунин лежали на первых нартах, укрытые тулупами. На вторых — Мишка, закрытый брезентом. Он словно продолжал ползти.
— Толька, да что же это такое? — заметался поражённый Колосов.
— Не говори. Заморозили Мишку,— простонал Белоглазов.— Да и мы едва-едва. Я ещё ничего, оттёрся, а у Лунина дело плохо.
Всё было неожиданно и ужасно. Не верилось. Мишка — болтун, весельчак, и на тебе… Колосов стоял без шапки, не замечая холода, и всхлипывал. Он не слышал гневного голоса Краснова. Не видел у нарт печальной толпы.
Уже занесли ребят, увезли Могилевского, а он всё Ещё продолжал стоять. Волосы его стали белыми от мороза, на ресницах леденели слёзы, а на душе чернела пустота. Как же это так просто… жить, жить — и вдруг сразу? Мысли путались.
— Довольно. Не хватает ещё тебе простудиться. Могилевского не вернёшь, но надо, чтобы этого не повторилось,— услышал он за спиной тихий голос Краснова.— Пойдём! Быть человечным это не значит распускаться и хныкать,— Краснов взял его мягко под руку.
— Такой парень…
— А ты думаешь, мне не жалко? Только сейчас не жалость нужна, а злость…
В бараке уже было полно людей. Игоря Краснов послал за врачом, куда-то рассылал и других парней. Больные лежали на топчанах, с них осторожно снимали обувь. Иглин стоял у печки и рассказывал:
— Случилось, а как, не пойму и сам. Лунин сказал— езжай, нагоним. Ну, я тихонько поехал, останавливался, всё ждал. Оно, конечно, холодно, олени сами бегут. Вижу, нет и нет… Добрался до зимовья, не распрЯгаю, жду. Выйду послушаю: тихо. И вдруг донёсся крик, я развернул нарты и туда. Смотрю, лежит Лунин, обессилел совсем и замерзает. Не дошёл до зимовья с полверсты. Я его первого в избушку. Сказал, чтобы оттирался сам, да и за остальными. Могилевского нашёл я застывшим на дороге, а Белоглазова нет. Что за диво, не мог же он повернуть обратно. Проехал ещё немного, вижу — на дороге рукавицы, а чуть дальше в сторону берега след. Я туда. Снег глубокий, а Белоглазов ползает и обламывает сучья.
— Да как же так? — снова всхлипнул Колосов.
— Да вот так. Белоглазов долго тащил Могилевского на себе, а потом, когда кончилась наледь, решил развести костёр. Укутал его — и к берегу. А Могилевский, видно, уже бессознательно снова пополз и двигался, пока не окостенел. Разве в такой мороз долго. Белоглазов тоже сильно поморозился, но он молодец. Сел на порог, раскрыл дверь и заставил оттирать ноги. Он сам одну, а я вторую. Когда стали отходить, попросил набрать в ведро с водой снега и ноги туда. Видно, сильно ломило, плачет, а трёт. А с Луниным худо, ему бы сразу заняться ногами, а он к печке греть руки. Худо дело-то…
ГЛАВА 22
Лес начал редеть. Показались бурые пятна травы, оголённые от снега, а скоро и сквозь чахлый пролесок блеснули бирюзовые полосы наледи, покрывающей низину Хетинской долины. Прохоров переключил скорость и прибавил газ. Весело зарокотал мотор, радостно зазвенели гусеницы поношенными за лето башмаками. Вентилятор вместе с обжигающим холодным воздухом погнал и колючие крупинки снега. Прохоров поднял воротник и оглЯнулся. Задние машины ещё ползли по снежной траншее, покачивая чёрными радиаторами. Он энергично помахал рукой, давая знак, что показалась речка Хета и где-то близко должна быть палатка, а значит, отдых.
Колонна пересекла зону дорожных работ. Сюда только направлялись первые отряды расконвоированных заключённых. Приятное чувство покоя наполнило Прохорова. Боль в поЯснице и звон в голове, мучившие его после «тёмной», затихли. Да и ворьё до самого отъезда с Элекчана, как бы сговорившись, по отношению к нему вело себя довольно странно. То косились и поглядывали угрожающе, то неожиданно заискивали и даже прислали несколько передач. Он велел отнести их обратно, а покровительственных и угрожающих взглядов как бы не замечал. Но всё это тревожило. Было понятно: жульё не отступилось, и всё должно привести к новому столкновению, только где, когда и чем оно закончится? Это не могло не беспокоить Прохорова.