Самсонов расслабленно поднялся. С каждым днём он становился молчаливее. Приходя с работы, ложился. Если кто-нибудь был дома и не пускал на кровать, дремал сидя. Он ещё больше распух.
— Верно, надо пройтись. Чувствую, развинтился так, что не хочется есть,— удручённо проговорил Валерий. Выпил ложку рыбьего жира и запил стланиковым отваром.— Даже снится эта отрава.— Взял осколок зеркала и принЯлся рассматривать зубы.— Выпил этого барахла не одно ведро, а зубы шатаются все как один, и на веки подвешены гири. Ну а как у тебя, брат Толька? – по-вернулся он к Белоглазову.
— Пока валялся с ногой, нажил цингу. Дёсны распухли, но вот что-то Ещё и с ногой.— Он задрал штанину. На сизовато-припухшей коже краснели маленькие бугорки.
— Цинга! — уверенно определил Самсонов.— У нашего Юткина с такого началось, а потом стЯнуло руки и ноги.
— Не допущу! — уверенно заЯвил Белоглазов и снял с гвоздя шубу.
Колосов натЯнул телогрейку и пошёл к двери.
— Ну что? До скалы Валерий?
— Шесть километров в один конец? Ну нет, брат Юрка. Это не для больных. С твоей мордой и здоровьем оно конечно. Чёрт, не берёт тебя никакая холера. Позавидуешь,— проворчал Самсонов.— Мы куда-нибудь поближе.
Нога ныла, но Колосов старался шагать быстро и легко, только когда выступ скалы скрыл посёлок, он остановился и снова стал массировать коленку. Дальше он пошёл осторожно и медленно.
Конец апреля. В Москве тепло, а тут ещё лежал нетронутый снег, хотя весна чувствовалась повсюду. ПриподнЯлись кусты стланика. Почки тундровой берёзки набухали и серыми полями темнели по берегам. В кустарнике перекликались куропатки. В распадке токовал глухарь.
Когда Юрий повернул обратно, солнце бросило первые лучи на вершины сопок и они вспыхнули, словно хрустальные колпаки, освещённые изнутри. Белый снег в пойме реки казался голубым.
День разгорался весенний и тёплый. Не успело взойти солнце, как морозная дымка сбежала с тайги. Над крышами посёлка заструилось тепло.
Юрий отдохнул на обочине дороги и стал подниматься по тропинке.
Около землянок геологов на оленьи упряжки грузили вьючные ящики, инструменты и тюки: поисковики уходили в поле. В бараке старателей шли спешные приготовления. Посёлок оживал, шумел и готовился к лету.
У раскрытых дверей с палочками, костылями сидели больные и подставляли распухшие лица весеннему солнцу.
Солнце заглЯнуло в окно электростанции и заблестело на медных трубках маслонасоса двигателя. Колосов подтЯнул гайки, положил ключ и вытер лицо.
— Кажется, всё? — проговорил он себе под пос, провернул маховик и улыбнулся. Всё было закончено в срок. Экскаватор готовили для работы на прииске, и Краснов прислал на подводах в разобранном виде нефтЯной двигатель.
За дверями Соллогуб распорЯжался погрузкой котла. Полтора десятка оленей, запрЯжённых в специальные сани, спокойно ожидали.
Да, надо для запуска принести немного бензина,— вспомнил Колосов и, взяв бидон, быстро пошёл на радиостанцию.
Новый начальник Каравашкин, пожилой сухощавый человек, сидел на крыльце в обрезках валенок и дремал.
Из двери ударило запахом бензина. Моторист дремал над радиатором движка. Николай сидел за ключом и отбивал стремительные знаки морзянки.
Койки, очевидно, не убирали давно. На столе — пустые консервные банки, куски хлеба, бутылки с экстрактом. В углу старая обувь и прикрытый веником мусор.
— Ну как, старина, воюем? — крикнул Юрий, стараясь перекрыть трескотню движка. Николай покосился и махнул рукой.
Наконец он бросил ключ, закрыл папку и выключил рубильник. Движок рванулся и сразу заглох. Моторист тут же завалился на топчан. Николай, не сгибая коленей, старческой походкой добрался до постели.
— Как видишь, разлагаемся на ходу. Не станция, а морг.— И он показал глазами на фигуру начальника.
— Ходить, друг мой, надо, много ходить. Скажу тебе по секрету,— Колосов понизил голос до шёпота,— тут один парень куда раньше тебя заболел. Как ни больно, а он встаёт чуть свет — и на Колыму. Каждое утро километров десять. И знаешь, держится.
Николаев насмешливо посмотрел.
— Ходить, говоришь? А кто работать будет? Через каждые полтора часа за стол, да надо ещё подготовить материал. Начальник беспомощен. Не знаю, сколько сумею продержаться. Ты посмотри, что у меня делается.— Он открыл рот и провёл языком по зубам. Они все двигались, как клавиши.