А скоро совсем неожиданно поЯвился в купе и черноволосый со свёртком в руке.
— Юрка? А сказали, остался,—без особого удивления отметил Белоглазов и снова раскрыл книгу.
— Остался? Чего это ради? В крайнем случае бросил бы к чертям Твою воду, — улыбнулся вошедший и поставил на стол две бутылки фруктовой воды.— Еле догнал. А тут ещё какой-то гражданин подвЕрнулся. Пришлось целый перегон сидеть на буферах.
Через два часа все они подружились. Белоглазов оказался рассеянным и хорошим парнем. Непоседа Юрка успел познакомиться с ребятами из других вагонов. На остановках он бегал смотреть вокзалы. Вот и теперь куда-то умчался, а на первом пути состав.
Матвеева оглЯнулась. Расталкивая встречных, спешила Валя.
— Вы Юрку? Да он в вагоне этого поезда. Каких-то парней уговаривает пересесть к нам и ехать на Колыму.
С первого пути отходил состав. На подножке мелькнула голова Колосова. Он с кем-то попрощался и спрыгнул.
— Вон он, Юрка! Бежим!
Большие серые глаза Вали вспыхнули, на щеках зарумянились милые Ямочки. Колосов уже заметил девушек и пошёл навстречу.
— Бессовестный. Опять заставил Нину Ивановну волноваться.
— А чего я сделал такого?
— Юра, не нужно отходить далеко от вагона…— начала было Матвеева, но Валя тут же её перебила:
— Вот он всегда так. Что-нибудь натворит, а потом разводит руками.
— Ну Нина Ивановна — понятно. А ты-то чего кричишь?
— А я тоже волнуюсь.
— Да хватит вам. Боюсь и дохнуть,— пробормотал он и послушно пошёл в вагон.
Наконец дали отправление. Все разбрелись по своим купе. Мимо плыли рубленые домики с тесовыми крышами. Серые грядки огородов, коза. А впереди снова леса, луга, поляны…
Нина любила стоять у окна и без устали смотреть, смотреть. Порой её охватывало сожаление: дожить почти до тридцати лет и не представлять, как велика страна. А то вдруг возникало ощущение тоски, словно навсегда она расстаётся со смолистыми лесами, полями, перелесками, железнодорожными домиками.
В купе Валя подсмеивалась над Юрием.
— Юрка! Ты ведь совсем не такой. Ну зачем тебе это надо?
— Какой это ещё не такой? Чего пристаёшь?
— Во-первых, врёшь на каждом шагу,
— Кто это врёт?
— Хвалишься, что куришь пять лет, а курить не умеешь. Твердишь всем, что провожала невеста. Опять врёшь! Всем же совершенно Ясно, что это твоя сестра: вылитый ты.
Колосов только краснел.
— Ты, наверное, за всю жизнь не додумался девушке сказать ласковое слово?
— Чаю я мало перетаскал? А леденцы мои кто поел? Кто носит из буфета продукты? И знаешь, что я тебе скажу, Валька, ничего ты Ещё не понимаешь.
— Чаю перетаскал,— захохотала она.— Да прежде чем принести чай, ты наговоришь сто слов: «Чего сама не сходишь?», «Нашла вьючное животное»,—она смешно растягивала слова и старалась говорить басом,
— Ну и народец. Почитать не дадут.— Белоглазов слез с полки. Сдёрнул с вешалки пижаму.
— Толька, ты что, спятил? — схватилась за пижаму Валя.
— Валечка, всё в жизни имеет свое назначение,— отстраняясь, поучительно произнёс он.— Пижама сделана для того, чтобы её носить.
— Но каждому, очевидно, свОю? — засмеялась она.
— Пожалуй, Валечка, ты права! И верно, как будто не моя. Ну кто бы мог подумать?
— Ребята, Белоглазов Валькину пижаму пытался напялить! — заорал на весь вагон Колосов.— Будем судить или миловать?
— Судить! Судить! — раздались дружные голоса, и в вагоне сразу стало шумно.
«Суд» ребята придумали Ещё в первые дни пути. Судили за грязь, за лень, за плохое настроение. Словом, причин было много.
В халате Нины, в тёмных очках, с толстой папкой под мышкой Колосов торжественно шествовал по вагону,
— Суд идёт! Прошу встать! — рявкнул во весь голос Миша Могилевский — маленький, юркий весельчак, ловко расставляя в конце вагона чемоданы вместо стола.
— Комсомольский эшелон Дальстроя. Четырнадцатое мая, тысяча девЯтьсот тридцать второй год. Сего числа отрок Белоглазов,— монотонно читал Колосов,— двадцати двух лет от роду, пользуясь неопытностью девицы Валентины, покушался насильственно вторгнуться к оной в пижаму.
Белоглазов, протирая очки, склонил голову.
Изложив коротко существо «дела», Колосов обвёл глазами ребят и строго спросил: