— Груз! — тут же закричал водитель и бросился к машине.
Фомин успел заметить мелькнувшую в кустах чью-то загорелую спину и свой чемодан.
— Бежим, нагоним! — суетился водитель, вытаскивая ломик.
— Да ну! — отмахнулся Фомин и сел на груду щебёнки.
Водитель пожал плечами и принялся считать места.
Но вот из-за поворота дороги появился человек. Он шёл по кромке насыпи с таким видом, словно ничто, кроме дороги, Его не интересовало. И, только поравнявшись с машиной, сердито крикнул:
— Зачем гоняешь? Видишь, дорога плохой, так растеряешь весь груз! Собери Ящики, пока их не растащили!
Фомин в прохожем узнал Шайхулу и окликнул Его.
— Гражданин начальник, это ты? Зачем с таким турком Едешь? Тачку Ему, а не машину. Вести не может, тормозить не может. Не только Ящики, человека потерять может. Ай-ай-ай!
— Довольно прикидываться, Шайхула. Твои художества, и сделано неплохо. — Сергей показал на куклу и тут только вспомнил, что в чемодане икона. Найдут в Его вещах, что тогда? — Чемодан взяли, там только нужные для меня бумаги.
Шайхула как не слышал.
— Здорово. Лежит как настоящий. Любой остановится поглядеть. — Он ухмыльнулся. — Чемодан, говоришь? Свободы не видеть, не знаю.
— Я тебя прошу! Ведь не чужой…
Фомин просил, унижаясь. Шайхула засмеялся:
— Правильно говоришь. Свой человек, поищем. Только зачем бросаешь в кузове барахло? Не возьми — каждый дураком обзовёт.
Шайхула пронзительно свистнул. Из кустов показалась голова.
— Пойдём, начальник. Как бы чего не замотали.
Человек вылез на насыпь и пошёл навстречу.
Фомин только и думал, как бы скорее разыскать чемодан и сбыть с рук эту проклятую икону. Надо же было такому случиться! И он тут же спросил Шайхулу, не знает ли тот заключённого Гудковского.
— Почему не знаю? Он на нашем участке в подконвойной бригаде Улусова. Вон там, дальше в карьере. Могу проводить.
— А конвой?
— Уладим. Тут хозяева мы.
Фомин вздохнул: как гора с плеч.
— Улусов, Улусов? Это не тот важный барин? Разве он работает?
— Зачем? У таких башка Есть. Посчитал, насчитал, прикинул. Вот и кубики, и для себя и бригаде тоже. Деляга. Да и конвой не в убытке — и план и рыба. А ты куда Едешь, начальник? — посмотрел на него Шайхула.
Фомин рассказал.
— Забери, начальник! Скоро зима, тут не сезон. Устроишь жестянщиком — работать буду. Копать — нет, сразу тебе говорю.
— Пожалуй, воровать здорово будешь?
— Буду. Поймаешь, посадишь. А кто не крадёт, Если умеет? Договорились?
— Ага! — Фомин кивнул головой, может быть, слишком поспешно. Черноголовый парень, что шёл следом, свернул с трассы.
— Эй, Жук! Валяй к ребятам. Пусть не трогают хабару! Понял? — крикнул Ему Шайхула и оглядел Фомина. — Ты, пожалуй, начальник, не ходи. Да ты не бойся, будет
порядок.
Шайхула степенно зашагал по дороге, Фомин вернулся и сел на подножку машины. Водитель закрыл капот, вытащил из-под сиденья кусок камеры и направился к речке.
Было тихо.
Стареешь, солдат. На мелочи размениваешься! Алла, иконка, Шайхула. А дальше?
Дальше не хотелось думать. Из кустов вышел Шайхула с черноголовым. Тот нёс чемодан.
Водитель налил воду в радиатор и сел за руль.
— Вот, начальник, забери. Можешь не проверять, не открывали. — Шайхула поставил чемодан в кабину, — Садись, начальник. — Он подсадил Фомина, захлопнул дверку и встал на подножку. — А ну, водило, газуй вон туда, где дымок. Там остановишься.
Фомин не удержался, открыл чемодан и запустил туда руку. Тут. Скорей бы, скорей, да ну Её к чёрту.
ГЛАВА 2
Потяг сбежал на лёд, и Колосова охватило приятное ощущение скорости. Но каюр Атласов затормозил. Конец остола врезался в твёрдый накат дороги. Собаки сбились, заскулили и, рванувшись, лениво затрусили по извилистому руслу Среднекана.
Юра отбросил высокий воротник тулупа и вытер концом шарфа лицо. Туман оторвался от земли, навис над долиной. Ветки деревьев и кустарника покрывала изморозь, отчего лес казался воздушным. Было тихо и тепло.
— Печально? — выглянул из воротника Колосов.
— Нет, весело! Геть, геть, геть, — громко раскатилось по лесу. Собаки вздрогнули, покосились на нарты и снова понеслись. Атласов поправил шапку, — Тайга любит смеяться издалека. А вблизи пугливая. Крикни — вздрогнет. Тронь-ка — плакать начнет. — Якут довольно чисто говорил по-русски.
С неба лениво поплыли снежинки, а вскоре пошёл густой снег. Нарты неслышно скользили. Атласов задумался. Чтобы завязать разговор, Юра спросил: