Юрий прошёл в кабинет и бессильно плюхнулся на стул. Давно кончился рабочий день, сотрудники разошлись по домам.
Хлопнула дверь, в коридоре простучали гулкие шаги, и в кабинет вошла женщина в заснеженном жакете, закутанная до глаз платком. Женщина рывком снЯла платок, смахнула снег и прижалась затылком к косяку двери.
— Ма-ри-на? — удивился Колосов. — В одном жакете?! Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного. Просто Ехала в кузове. Продрогла очень. У нас ведь Ещё лето.
Голос Марины глухой, срывающийся, взгляд чужой. Юрий снял с вешалки пальто, набросил Ей на плечи и хотел усадить в уголок, ближе к батарее. Марина вдруг расплакалась.
— Устала. Нет ни сил, ни терпения.
— Рассказывай! Что-нибудь с Толькой? — спрашивал Юрий, гладя Её мокрые волосы.
— Выдохлись мы оба. Анатолий приходит с работы, садится в угол и молчит. А тут предстоит переезд.
— Какой переезд? Давай по порядку.
— Одна радость в доме была. Анатолий писал большую работу. Вдруг приехал уполномоченный и забрал всё для проверки в МВД. Мол, необходимо получить специальное разрешение. Ну, Толик всё и забросил. Теперь Ещё бывших осуждённых по пятьдесят восьмой собираются переводить на рудник «Днепровский». Опять нужен угол. В лагере жили надеждами, а сейчас?
— Столько пережили, потерпите, будет лучше, — старался ободрить Её Юрий.
— Жизнь уходит. Анатолий инженер, а выполняет работы то техника, то десятника. Я не работаю. Не побираться же.
Ветер ударил в раму, форточка открылась. Марина вздрогнула.
— Простите, совсем раскисла. Брошу всё, уеду, убегу. Пусть судят, дают срок.
Марина была на грани отчаяния. Колосов вызвал машину, отправил Её к себе домой.
С районной комиссией по расследованию несчастного случая/ приехал и инструктор райкома. А через несколько дней Колосова пригласили на бюро райкома. Слушать должны были в два часа дня. Юрий рассчитал время, но в пути мотор заглох. Водитель поднял капот, попробовал заводным ключом — не берёт.
— Отслужила, старушка, всё. — Он сплюнул и огорчённо облокотился на крыло. — Придётся голосовать.
Проторчали на трассе полтора часа, пока подвернулась попутная. До места добрались к вечеру, но бюро Ещё заседало. Инструктор провёл Колосова в кабинет второго секретаря, сунул Ему несколько отпечатанных на машинке листков и ушёл.
Колосов Ехал на бюро с полным сознанием своей вины. Раз такое случилось, что оправдываться. Первым делом он заглянул в постановляющую часть проекта решения.
«С работы снять. Из партии исключить». — И строчки запрыгали перед глазами, руки не держали листков. Пришлось положить их на стол и читать.
И чего только не было там: «семейственность, зазнайство, грубость»; «связь с политическими преступниками»; «отрыв от партии и игнорирование Её решений» и Ещё многое другое.
В комнату вошёл Желнин. Он заглянул в проект решения и наигранно засмеялся:
— Ого-о! Кажется, жареным пахнет. Разделали тебя под орех, и за дело.
— Из всего написанного здесь правда только то, что я не снял с работы бывших заключённых и что я знаком с Белоглазовым.
— Не знаю, не знаю. Работали товарищи из райкома, значит, располагали материалами. А о семье этого геолога я тебя предупреждал, — холодно ответил Желнин, раскуривая папиросу.
Мимо прошёл секретарь райкома Авдейкин и даже не взглянул.
Колосова пригласили в кабинет. Он сдержанно доложил по существу, не касаясь ни проекта решения, ни выдвинутых обвинений. Все спокойно прослушали информацию о состоянии дел в Нексикане. Ни одного вопроса Ещё не задали.
Авдейкин взглянул на часы, снял их с руки и положил на стол.
— Затягиваем, товарищи, затягиваем! — заторопился он и поднял глаза. — Кто желает выступить?
Слово взял начальник горного управления. Заговорил о ремонте механизмов и важной роли мастерских в оказании помощи горнякам, и ни слова о персональном деле Колосова. Выступило Ещё двое, и тоже уклонились от обвинений.
Наконец поднялся Желнин.
— Стоило выпустить из-под постоянного партийного контроля— и пропал человек! Потерян. — Он тяжело вздохнул, — Тягостно видеть коммуниста в той самой карете прошлого, которую народ вышвырнул на свалку, вместе с изменником и авантюристом Берией. Кончилось время, когда жизнь человека не стоила ни гроша. Мы не позволим уродовать рабочих, нарушать элементарные нормы законности и партийной дисциплины. Хватит!