А потом настала очередь Соколовского. Он знал, что его звездный час непременно настанет, и потому вопреки собственной натуре не мельтешился, не волновался, сидел, благостный и одухотворенный, прекрасно сознающий, что, сколько бы его друзья ни блистали юмором и сарказмом, все равно настанет минута сладкой сердечной слабости, пусть хмельной, но от того тем более томительной, наступит момент, когда остро, нестерпимо, сильнее, чем вина и смеха, захочется лирики — волнения и песен.
И вот он взял гитару, и сделался еще более сосредоточен и одухотворен, и стало заметно, что маленькие его кисти красивы и легки и что под глазами у него — никто ведь раньше и внимания не обращал — скорбные изысканные тени. И так он шел гитаре, и так гитара ему шла, что шестирублевая, обшарпанная, культтоварная, она выглядела теперь дорогим, уникальным инструментом. Голос гитары и впрямь был неповторим: низок, страстен, иногда он будто срывался и звучал по-уличному крикливо, занозисто, но по-прежнему искренне и щемяще.
Соколовский пел старые романсы, шансонетки начала века, под которые влюблялись и мечтали застрелиться прапорщики и гимназисты, он пел куплеты, которыми улица отводила душу еще до изобретения телевидения и магнитофонов, и сам свято верил в эти минуты и в догорающие камины, и в запах тающего мартовского снега, и в боль разлук, и в освежающую силу страданий, которые, быть может, и составляют единственно непреходящую ценность любви, потому что помнятся дольше любых восторгов, побед и обладании.
Саня смотрел на Наташу, и его обман больше не представлялся ему таким уж вероломным и злонамеренным. Ну хорошо, что, в конце концов, из того, что она не застала здесь Мишу Разинского, у которого красивое лицо манекена и красная кулацкая шея? Она застала других — и узнала их немного — Отца, Алика, Соколовского, не самых заурядных людей на свете, не самых скучных и не самых бездарных. Такие вечера, как сегодняшний, не проходят бесследно, потому что, что же может быть на свете дороже симпатий, возникших так сразу, так естественно и просто? И потом, разве может улыбка, от которой счастье делается таким конкретным, ощутимым понятием, оказаться всего-навсего знаком вежливости, приметой хорошего воспитания?
— Гармонисту банку. — Соколовский положил гитару на колени и, как положено артисту, с торжественной снисходительностью принял приготовленный ему стакан. Он выпил залпом, отставив при этом по-гусарски локоть, скорчил рожу, обыгрывая крепость иностранного напитка, и уставился на Наташу, будто в ожидании похвалы или дальнейших повелений.
— Спойте еще что-нибудь, — попросила Наташа.
— С радостью, для вас хоть до утра. — Соколовский на глазах хмелел от ее просьб, — я очень счастлив, Наташа, что, оставшись среди нас, вы все-таки не потеряли времени даром.
— Я бы его в любом случае не потеряла. — Наташа еле заметно насторожилась.
— Как знать, как знать, — расходясь в стихии тонких намеков, продолжал Соколовский, — ведь вас, откровенно говоря, ожидало сегодня вечером небольшое разочарование.
— Ты пой, пой, — заметил Алик Гусев.
— Какое разочарование? О чем вы? — уже не пряча беспокойства, спросила Наташа.
— Не обращайте вы на него внимания, — вмешался Князев, — когда он поет, еще туда-сюда, можно слушать, но когда говорит, вы меня извините…
Но Соколовского уже несло.
— Ерунда, Наташа, самая горькая правда всегда дороже и выше лжи! Не стоит беспокоиться, клянусь вам, тем более что все прекрасно устроилось!
— Какая правда? О чем вы говорите? Что устроилось?
— Ну, наша невольная мистификация… Мы ведь, ради бога, не сердитесь, мы вас немного, только умоляю вас, словом, ввели в заблуждение. Мишка паразит, то есть Миша Разинский не придет. Увы, а может быть, к счастью. Он уехал сегодня утром в Москву, бросив нас, покинув, можно сказать, как Наполеон своих верных маршалов после Березины.
— Так это и есть та самая горькая правда? — спросила Наташа, глядя уже не на Соколовского, а прямо Сане в глаза.
— Да, — ответил Саня, еще не догадываясь, что все кончено. — Но мы не хотели вас обманывать. Нам казалось, что вот тогда-то и будет обман, когда вы узнаете, что вас здесь не ждут. А так… Разве сегодняшний вечер можно назвать обманом?