— Ну и что? — вдруг загорелся Петро. — Небось в остроге бесплатно кормят… А забастуем — может, кое-что переменится!
Из темноты пискнул мальчишеский голос:
— В тюрьме и зимой тепло! Я не боюсь богатых.
Все обернулись. Во мраке сверкали глаза Лешки-саночника.
— Уйди, шайтан! — крикнул Юсуф. — Твоя дело — возить уголь.
— Кышь отседова, щенок! — швырнул крепильщик в подростка куском отбоя. — Такому оборвышу, как и холостому Петру, все нипочем. Ты, Петро, и сейчас сало жрал, а я воблой давился. А если меня за решетку, кто моих сопливых до ума доведет?
Шахтеры понурились. Давила безвыходность. Заговорили о штрафах, о том, как из них выжимают четвертаки, о стойках, которые ломаются, как спички, и обвалы засыпают насмерть горняков.
Федор рассказывал об уступках, вырванных зарубежными рабочими у правящих кругов, о профсоюзах, которые объединяют тружеников и помогают им выиграть стачки.
Конечно, голыми руками не свалить самодержавия, не отнять у шкуродеров неправедно нажитых богатств… Но ведь есть партия рабочих! Она подскажет, что делать, — она знает.
Слушатели покряхтывали, чесали затылки. На словах-то все гладко, все достижимо, а возьмись…
— Вызовут черкесов или казачков и… Не пробовал еще нагайки, не сидел в каталажке? У нас тут только шевельнись!
— Отведал того и другого, — усмехнулся Федор. — Всех-то не перестегают, не пересажают. А если дружно — вовсе не одолеют!
После обеда Сергеев снова рубил уголь рядом с Гринько. Заменил в обушке зубок на новый, более острый. Урок так урок!
В конце смены у лавы кто-то замаячил с рудничной лампой. Присев на корточки, он долго разглядывал рабочих:
— Сказывают, здесь чужой человек. Поносил, смутьян, власти, подстрекал на забастовку. Есть такой? Вылазь!
— Какая чужой? — первым откликнулся Юсуф. — Тут вся своя люди, настоящий рабочий.
— Брехня! — подтвердил из глубины забоя Семен. — Мы тут в обед про разное судачили, а Лешка-саночник по своей дурости не разобрался и, наверное, не знай чего наговорил коногону Митьке… — И шепнул Федору на ухо: — Штейгер. Сволочной хозяйский подлипала…
Штейгер потоптался-потоптался и пригрозил:
— Лучше, шкуры, выдайте преступника!
Петро бросил из темноты довольно громко:
— Шкуры, да не продажные. В полицию их не закладывали, как другие холуи…
Огонек лампы-шахтерки, покачиваясь в такт шагам штейгера, мало-помалу удалялся и вскоре исчез. Семен вылез из забоя.
— Дело дрянь… Теперь зачнут шарить по всему руднику, проверять на выходе из клети. А все паршивев Лешка!
— Не тронь парнишку, — сказал Федор. — Он по глупости брякнул кому-то. Я сам виноват: не учел обстановки.
Однако и впрямь следует что-то предпринять.
Семен долго соображал, но дельного ничего не придумал.
— Пересидеть ночь, а утром со сменой выйти? Может, надоест собакам проверять и сторожить.
— Вот что, хлопцы, — предложил Петро, — дуйте-ка через старые выработки к вентиляционному стволу. Выйдете прямо в степь…
— Без плана не найти, — покачал головой Семен.
На помощь пришел Юсуф:
— Зачем боишься? Петр ладно говорит… Я на шахта давно, моя знает, как выйти без подъемной машина. Аллах нам поможет!
Отойдя о г лавы шагов на сто, Федор, Юсуф и Гринько увидели впереди красные огоньки. Они покачивались и приближались к ним. Семен толкнул Сергеева в боковой штрек:
— За тобой, Артем!
Долго пробирались они по бесконечным разветвлениям рудника. Казалось, минула вечность. Ноги разъезжались в глине, подкашивались. Руки в ссадинах, одежда промокла. Не заблудились ли?
Юсуф, что-то невнятно бормоча, шел впереди. Штреки, квершлаги, старые выработки, заложенные породой, спуски и подъемы слились в чудовищный лабиринт. Уж не заплутал ли старый татарин и кружит на одном месте?
Еще один тягостный час… Вдруг Юсуф раскинул руки. Сейчас признается в своей беспомощности. Но голос его радостно возвестил:
— Слава аллаху! Он знает, кому сохранить жизнь…
Сергеев и Семен подняли головы. Высоко над ними брезжил мягкий свет ночного неба, сияли крупные звезды.
— Не заблудились! — завопил Гринько. — А я уж думал… Молодец твой аллах, Юсуф! Ставь ему свечу, если положено.
Семен готов был лезть наверх, но татарин не позволил:
— Зачем спешить? Отдыхай, сильно отдыхай… Стремянка уй какая скользкий! Сила пропал — падай к шайтану. — И повернулся к Федору: — Прощай, Артемка! Моя пошла назад, моя порядок любит…
Не было конца кованым скобам, вбитым в брусья сруба. Мокрые и скользкие, они угрожающе шатались в гнилом дереве.
Небо, по мере приближения к нему, светлело, а звезды бледнели и таяли.
Одолев несколько саженей и намертво вцепившись в ржавые стремянки, Федор и Семен на несколько минут замирали.
— Держись! — подбадривал забойщик Сергеева. — Уже близко.
И вдруг пахнуло степным ветерком — он шевелил пряди волос, ласкал потные лица.
Решетка над спасительным выходом — последнее препятствие. Но что она двум молодцам? Сорвать ее с петель — дело нехитрое.
Через минуту оба повалились на сухую траву. Раскинув дрожащие от усталости ноги и руки, они жадно глотали воздух. На фоне безоблачного неба ажурно рисовалась вышка над стволом Берестово-Богодуховского рудника.
На ней завертелось колесо, опуская в шахту клеть.
РАЗГРОМ НА ЩЕРБИНОВСКИХ КОПЯХ
Сергеев из месяца в месяц петлял по рудникам и заводам шахтерского края, дважды под одной крышей не ночевал.
Но вскоре им овладело беспокойство. Не лучше ли на время исчезнуть отсюда, чтобы не доводить до провала себя и людей?
И Федор, измученный бессонными ночами и голодом, подался на Щербиновские рудники у Нелеповских хуторов — верст за семьдесят на север от Юзовки, ближе к уездному Бахмуту.
Щербиновские копи давно манили Сергеева. Года полтора назад обосновался там его земляк из Екатеринослава, Григорий Петровский. Был он чуть старше Федора и опытен в конспирации. Можно отдохнуть у него с недельку-другую, обменяться литературой, поговорить о партийных делах.
Сын сельского портного, Петровский сперва токарил в Екатеринославе, потом в Харькове. Полиция не раз арестовывала его как организатора забастовок. В тюрьме заболел туберкулезом. Болезнь не сломила Григория, и, вернувшись домой, он с прежним пылом отдался подпольной работе. Но когда запахло новым арестом, комитет партии приказал ему выехать в дальний угол губернии, на Щербиновские шахты. Здесь он работал слесарем.
Разъезжая летом на паровозе, Федор часто передавал Петровскому подпольную литературу. Связная, голубоглазая красавица Доменика с пышными золотыми волосами, была женой Григория.
И вот Федор в тесной «каютке» Петровских. Ноги юзовского странника гудят — добирался пешком. Окно комнатушки слепо щурится на пыльную улицу, другое глядит в грязный двор с мусорным ящиком. Жилье казенное, убогое.
— Зевс, право, Зевс! — подшучивает гость над бородой Григория. — Для конспирации или так положено солидному отцу семейства?
Петровский смущенно переводит разговор:
— Молодец, Артем, что завернул сюда! Сделай передышку.
Достав из печи чугунок с картошкой, Доменика, привлекательная даже в поздней беременности, насмешливо бросила:
— Как же — удержишь Грицка! Давно уже сколотил из рабочих и мастеров политический кружок.
— И не кружок, а «вечерние курсы по черчению»! — ласково поправил жену Петровский. — А кто, как не ты, возит нам из Екатеринослава для этих самых «курсов» разную нелегальщину, надувая сыщиков-разинь?
— Сравнил себя со мной! — возмутилась хозяйка. — Новая тюрьма тебя доконает. А меня кто заподозрит?
— Известно, ты у меня мужественный человек, — влюбленно поглядел Петровский на жену.
Федор по-хорошему завидовал дружной паре. Доменика — отважная помощница Григория, товарищ по подполью. Кто поверит, что эта женщина с кротким лицом везет под просторной кофтой запретную литературу?