— Отец мой, батюшка Василий… Не могу не выразить вам своего возмущения. Как вы можете связываться с какими-то подозрительными людьми вроде этой… Авдотьи?
Проханов почувствовал, как медленно стал бледнеть. Слова Десяткова были сами по себе неожиданными, но особый страх у Проханова вызвала уверенность, что за сараем кто-то стоял и слушал их разговор. Проханов видел тень, заметил даже, как тень вздрогнула, когда заговорил Десятков.
Проханов обессилел и не мог ни остановить Десяткова, ни двинуться с места.
— Ежели вы официально не отгородитесь от этой позорящей-нас компании, я буду вынужден поступить так, как подсказывает мне моя человеческая совесть. Я хоть и поп, но человек я советский… А вы… вы, почтеннейший отец Василий, никак не можете порвать ваши гнусные связи…
Десятков стал хватать воздух ртом и заваливаться куда-то назад. Но он не падал, а мелко-мелко семенил ногами и шаг за шагом отступал к забору Прислонившись к нему спиной, Десятков медленно начал сползать на землю. Он все хватал ртом воздух и делал какие-то знаки Проханову.
В первую минуту Проханов не знал, как поступить. Знаки Десяткова были понятны: нужно достать лекарство, которое он, наверное, носил с собой. Но тут же мелькнула мысль: никаких лекарств! Такое легкое освобождение от давнишних забот и тревог. Естественная смерть, не выдержало сердце. Все же знали, что отец Иосиф сердечник…
Проханов стал тихонько отступать от Десяткова, забыв в эту минуту, что они не одни. Он сделал шаг, другой, третий, и вдруг кто-то метнулся мимо него к терявшему сознание священнику.
То была Маргарита. Это она стояла за сараем.
«Боже! Чем все это кончится?»
Тем временем Маргарита присела перед отцом Иосифом. Тут же, впрочем, опомнился и настоятель. Вслед за Маргаритой он бросился к Десяткову.
Гунцева проворно расстегнула кармашек на груди белой длинной рубашки-толстовки Десяткова и достала оттуда пузырек вместе с кубиком сахара. Капнув на сахар, она ловко вложила его в рот старика и-стала настойчиво повторять:
— Сосите, сосите, отец Иосиф… Вы слышите меня? Но Десятков не подавал признаков жизни. Маргарита, не пугаясь, надавила на челюсть старика. Сахар хрустнул на его искусственных зубах. Отец Иосиф стал медленно приходить в себя. Он с жадностью смотрел на Маргариту, как не смотрит фанатик на икону святого.
Потом Маргарита помогла Десяткову подняться. Даже не взглянув в сторону отца Василия, стоявшего в недвижной позе неподалеку от них, они медленно пошли со двора. Проханов так и не сказал им ни слова.
У отца Василия было такое ощущение, что все неприятности собрались воедино и двинулись на него лавиной. Судить его будут за мошенничество, за махинации со «святой» водой.
Не успел Проханов опомниться, как на голову его обрушилось новое несчастье. В Петровск прибыл нарочный епископа с личным посланием, которое приказал передать настоятелю Петровского-собора из рук в руки. Никодим в конфиденциальной форме сообщал Проханову, что Обрывков в семинарии буйствует. Он не желает подчиняться строгому порядку, не желает соблюдать никаких постов, считает всех иезуитами и даже заявил своему инспектору-наставнику, что о них всех нужно сообщить в газету. Вопрос с Обрывковым пока еще не решен, но преосвященный опасается серьезных неприятностей.
…Воистину говорят: пришла беда — открывай ворота; видно, бог отвернулся от своего слуги на земле.
Глава 10
«Ненавижу!»
Проханов немедленно выехал в Кранск, чтобы на месте выяснить, что стряслось с отцом Никитой и нельзя ли оказать ему какое-то содействие? Не об Афонине забота, который был его учеником, — в данном случае петровский настоятель думал только о себе.
Проханов вспомнил, что в Кранске у него есть знакомые; они помогут ему.
И знакомые не обманули его ожиданий. Вскоре Проханову принесли письмо отца Никиты, адресованное некоему Егору Ивановичу. Афонин с детства дружил с этим человеком, работал с ним на железной дороге, но потом в их отношениях наступил разрыв, так как приятель Афонина не желал иметь дело с «попом-батюшкой», потому что с юных лет не жаловал церковь и до старости лет прожил безбожником.
…Проханов развернул смятый листок, вырванный из школьной тетради, взглянул на неровные, налезавшие друг на друга строчки, разметавшиеся на листке вкривь и вкось. Он поежился, предчувствуя недоброе… Писались эти строки слабеющей рукой, когда смерть, казалось, отнимала последние минуты жизни.