Что греха таить, жадноват был мой приятель, хотя я никогда за ним не замечал, чтоб он нечист был на руку. Нет, такого за ним не водилось. А тут вдруг переродился человек, даже страшно сказать, кем он стал…
Назначили Никиту в село Доброе. И вот здесь то нее и произошло.
Однажды пришла к нему старуха, слезами обливается.
— Батюшка, — говорит, — помоги. Корова подыхает.
Ну как откажешься, когда в, руках у бабки полная горсть денег?
Пошел он на дом, окропил животину «святой» водой, дал ей попить той же святости. Ожила, будь она неладна. Мы-то понимаем — животина и без всякой святости ожила-бы, но для темной бабы это же чудо!
Чудо и чудо… Слух о нем разнесся по всей округе. На второй или третий день пришла к нему мать больным ребенком.
— Помоги, батюшка, погибает дитя.
Не отказал Никита и матери, окропил дитя и дал мамаше той же самой воды. А ребенка просто-напросто обкормили и так бы выздоровел, по раз уж «сам батюшка» взялся — заслуга его целиком.
Дитя, конечно, выздоровело.
С той поры и пошло. Повалили к нему из разных деревень. Да и сам Никита поверил в свою колдовскую силу.
Потекли святому отцу большие деньги. Сам жил припеваючи и родичам отваливал добрые куски. Семья жила у него в городе: ехать с ним на, поповские харчи никто не пожелал. А вот от денег да от вкусных вещей, вроде курочек, уток, гусей не отказывались. Правда, дочь — фельдшерицей работала — взбунтовалась, но пожалела мать и потому не ушла от них, когда отец в попы подался. Так и жили: он — добытчик, а они потребляли все, что ни пришлет им Никита.
И вдруг Никита сам заболел. Он, конечно, за «святую» воду: раз других лечил, почему себя миновать? Пьет день, другой, а ему все хуже да хуже. Он и вставать перестал.
Дома встревожились. Поехала к нему дочь. Видит, что отец пластом лежит, в жару мечется. Она склянки со святостью в сторону и спрашивает родителя:
— Что, отец, не помогает водичка твоя? Давай-ка за пилюли да за капли примемся, оно дело верней будет.
Попил святой отец варвазол, или как он у них там по-ученому называется, да пилюль десятка два проглотил и на четвертый или пятый день подниматься стал. Дальше-больше совсем окреп и в силу вошел.
С того времени будто что надломилось в душе у Никиты.
Хотел он кинуть свое знахарство, а не тут-то было: люди стали упрашивать, ублажать его.
И опять Никита не нашел в себе сил остановиться. Погряз в своем знахарстве, будто в болоте.
Об этом дознались, конечно, милиция, прокуратура. И грянула гроза!
Первое время Никита изворачивался, от всего отнекивался — дескать, я — не я и хата не моя, но потом все-таки понял: надо говорить правду. И он во всем чистосердечно сознался. И не только сознался, осудил себя самым что ни на есть категорическим образом. Этот-то его поступок и примирил меня с ним, вернул мне товарища.
Бурный был процесс, много разговоров вызвал.
Дали Никите два года условно. Восемьдесят лет человеку! Словом, простили, что там говорить…
Позор свой Никита переживал тяжело.
Никого не хотел видеть. Совсем замкнулся, даже со мной не хотел видеться. Не знаю, о чем он думал, только нетрудно догадаться: не сладкие были эти его думы. Горевал он, тосковал, мучился…
И вот умер Никита. Ушел из жизни мой товарищ опозоренный, оплеванный. Я ни в чем его не оправдываю, но ведь он человек. Виню религию. Это она его смяла, в омут закрутила, и в нем он захлебнулся.
— Ненавижу ее!
Егор Иванович поднялся, поднял над головой сухие, жесткие свои кулаки и в гневе крикнул:
— Ненави-ижу-у!..
ЭПИЛОГ
Миссия Делигова закончена
Сведения, которые сосредоточились у Лузнина были исчерпывающими. Образ жизни Проханова, его характер, его общественное лицо в достаточной степени прояснились. Правда, довольно подробный рассказ Марии Ильиничны Разуваевой о себе многое говорил и о ней самой.
Впрочем, Марии Ильиничне, как понял Павел Иванович, было совершенно безразлично, какой она представлялась людям, которые ее видели и слушали. Именно это обстоятельство и породило сомнение у Лузнина: поняла ли эта женщина, в какую трясину завела ее вера? И так хотелось, чтоб поняла!..
Но не в ней сейчас дело. Личная жизнь Проханова была грязной. Вот он, список его приживалок, три монахини: Любовь Гринькова, Катерина, Софья. Потом в доме священника воцарилась Маргарита Гунцева. Потом была Анна, работавшая продавщицей в магазине. Ее сменила Степанида, выполнявшая какую-то работу в церкви, но ее оттеснила родная сестра Ольга, лег на десять моложе ее. Но Маргарита вес еще оставалась.