— А я-то, старый пень, начал подумывать: не заневестилась ли Марьюшка, не завела ли она сердцееда?
Мария Ильинична в ответ только рассмеялась: настолько потешными показались ей эти слова.
Она была счастлива оттого, что болезнь ее стала исчезать. Мария Ильинична теперь меньше сталкивалась с людьми, меньше раздражалась, много читала в тихой комнате или в крошечном садике хозяйки. А когда надоедало находиться дома, брала с собою фолиант в дорогом кожаном переплете, тетрадь, карандаш и уходила в лес.
Быть в лесу в летний жаркий день — удивительное удовольствие. Такого наслаждения она давно не знала.
Она избегала проезжих дорог, любила ходить полем или по небольшой полоске залежей, неудобной для пахоты или оставленной для пастбища. Шла она обычно медленно, дышала всей грудью, смотрела по сторонам и насмотреться не могла. Неужто всего этого-раньше не было?
Мария Ильинична будто заново открывала мир.
Вот стоит одинокое дерево с обвислыми от жары листьями; они были грустные, вялые и почему-то походили на уши дворняжки. Мария Ильинична проходила сто-двести метров, оглядывалась, и вдруг дерево прыгало в небо и висело в воздухе, испуганно вздрагивая вместе с полоской земли, как будто боялось упасть в синюю пропасть.
И как-то не сразу приходило в голову: да это же марево! А воздух между тем дрожал, нежная зыбь крошечных волн бежала и бежала куда-то в небо И незаметно таяла на недосягаемой глазу высоте.
А то вдруг полыхнет слева золотая полоса, и такая яркая, жгучая, что в первую секунду Мария Ильинична зажмуривала глаза, с недоумением спрашивала себя: «Что это?» — и всматривалась в искрящуюся солнечными брызгами полоску, волновалась, не понимая, откуда взялась эта дрожащая в земном курении позолота. А потом сама же смеялась над собой: «Подсолнечник!.. Надо же богу подарить земле такое чудное украшение!»
Мария Ильинична глаз не могла, оторвать от сверкающей игры красок. Мысли становились ленивыми, на солнце ее размаривало, но не настолько, чтобы подавить в ней чувство удивления окружающим миром.
И сама не замечала, как начинала улыбаться, особенно когда легкий ветерок обвевал ее разгоряченное тело. Хорошо! Мария Ильинична мурлыкала себе под нос песенку без слов, потому что все песни она давным-давно перезабыла. Довольно часто случалось, что она вдруг припускалась бегом в лес. В чащу не углублялась, устраивалась где-нибудь на опушке и, с немалым трудом оторвав себя от сказки, которую рисовал ей лес, погружалась в другую.
А другая сказка обостряла все ее чувства, заставляла забыть об окружающем ее чудесном мире, собирала в единый комок и волю, и страсть, и особенно внимание. С первыми абзацами Мария Ильинична, кажется, сливалась с пожелтевшей древней книгой, из памяти ее немедленно улетучивалось все, чем она только что жила, перед чем восхищенно замирала.
Мария Ильинична стала больше задумываться над прочитанным, пыталась представить все это в картинах, причем в картинах реальных, привычных ее воображению, ее жизни. И стоило вот так подойти к содержанию этих роскошных фолиантов, как она чувствовала: что-то было не так, что-то не укладывалось в ее сознании.
Это неясное «что-то» рождало сомнение, заставляло проверять прочитанное, сопоставлять с тем, что говорилось раньше, раздумывать, искать, по многу раз спрашивать и переспрашивать своего наставника. А тот отвечал сначала с улыбкой на устах, потом серьезно и, наконец, уже с тревогой.
А когда она уже усвоила не только евангелие Нового завета, но и многое из Ветхого завета, Мария Ильинична пришла к такому выводу, который привел ее в трепет и вызвал ужас.
Она читала евангелие от Луки о детстве Иисуса Христа. По этой книге, первые дни своей жизни Иисус провел в Вифлееме.
Мария Ильинична прочла и пожала плечами. Память у нее что ли сдает? В евангелии от Матфея говорится совсем другое: он провел свое детство в Египте.
«Как же так? — дивилась Мария Ильинична. — У Луки нет даже упоминания о Египте… Вот же..: — она сравнила текст от Луки и решила наконец: — Наверно, неправильно записала».
Так как евангелие от Матфея она уже возвратила священнику, Мария Ильинична поспешила к нему на дом и, не скрывая волнения, попросила снова дать ей книгу..
— Зачем тебе, Марьюшка? — поинтересовался он.
Она смутилась, но решила пока не говорить о своих сомнениях.
— Если можно, батюшка… Я проверю. Подзабыла несколько мест…
— Бери, бери, голуба моя. На второй полке снизу.