Мария Ильинична выпила. Выпила легко, с наслаждением, хотя водки не любила. Но сейчас она была в возбужденном состоянии и, закусив с аппетитом, почувствовала себя на редкость хорошо. Скованность, которая появлялась у нее в этом доме, совсем исчезла. Мария Ильинична весело сказала:
— Василий Григорьич! Выкладывайте ваши новости, а то я лопну от нетерпения.
— Вот это мне нравится, Марьюшка. Новости и в самом деле отличные. Знаешь, кто был у меня в гостях? Нет, конечно. Сам преосвященный пожаловал. — Он поднял палец. — Был и еще кое-кто.
— Епископ?!
Мария Ильинична даже подумать не могла, чтобы епископ разъезжал в ЗИМах. Да еще такая свита…
— Удивляешься? — торжествовал Проханов. — И мы, драгоценная, не лыком шиты. Кое-кто из патриархии. Как видишь, и мы кое-что значим, когда нужна высокая политика. Не понимаешь? Не беда, потом поймешь. Давай-ка, Марьюшка, еще по маленькой, а? Выпила ты с охотой, может и стопочку одюжишь? Не станешь возражать? Вот и славненько. И давно бы так…
Он встал, поднял свой стакан, налитый, как и прошлый раз, до краев, и торжественно провозгласил:
— А этот мой тост, голуба моя, я предлагаю выпить за нашу бомбу. Мы с тобой, голуба моя, заставим их побегать!..
Глаза его гневно сверкнули, и это встревожило Марию Ильиничну.
— Какую бомбу? Кому? За что?
— Кому, спрашиваешь? Нехристям, болтунам всяким, которые поганят грязными своими устами драгоценное имя всевышнего.
— Но зачем же бомбу?! — испуганно воскликнула Мария Ильинична.
Священник повернулся к ней всем корпусом.
— Голуба моя! Никак в разбойники меня зачисляешь? Бомба наша другого свойства. Савсем другого свойства! Но я потом поясню. А сейчас все-таки выпьем.
— Пожалуй… — повеселела Мария Ильинична.
— Ну, спасибо. Уважила старика. Выпьем.
Они выпили дружно, почти залпом. Снова основательно закусили. Потом опять выпили и снова навалились на сытную закуску.
Себе на удивление, Мария Ильинична не хмелела, хорошо соображала и отдавала отчет своим поступкам. Она видела, что отец Василий волнуется, к чему-то готовится. Она ждала и дождалась.
Было около полуночи, когда Проханов перестал шутить.
— Пора, Марьюшка, и за дело приниматься. Только прошу тебя, не опозорь мою седую голову перед почтенным старцем, преосвященным. Дай мне слово, Марьюшка, что исполнишь до конца мою просьбу.
— Но какую?! Вдруг что-нибудь страшное?
— Дело-то в общем простое. Мы тут посоветовались и решили просить тебя написать в какую-нибудь газету.
— В газету?!
— Ну да.
— Но я не знаю, что писать… Никогда не писала в газету.
Язык ее становился все тяжелее. И мысли путались.
— Это не беда, Марьюшка, был бы гнев в сердце. Защищать надо веру, грудью встать за нее, вот что нужно. — Он бросил быстрый взгляд на свою ученицу и улыбнулся. — Ах, голуба ты моя! Моргает глазенками… Давай-ка мы закусим, что ли? Или нет. По маленькой еще, а? Хочешь? А потом икоркой, икорочкой закусим. Ух, скажу тебе, распрелестную икорку я привез из Москвы. — Он ковырнул вилкой в глиняном бочонке, подцепил на нее зернистой икры и с веселой улыбкой поднес вилку ко рту Марии Ильиничны.
— А ну-ка ротик… Шире, шире. Вот так. Ну, как икорка? Вот то-то и оно… Московская! При такой закуске просто грех не выпить. Нет, нет! По малюсенькой. По самой, самой махонькой. За успех нашего с тобой дела, Марьюшка! За славу православной церкви! За благополучие ее и процветание! Ну, с богом… А теперь скорей, скорей икорочки. Вот как у нас! Хлебушка? Ну, этого добра у нас полно. Завались. А ну еще икорки. Хоп. И наших нет.
Марии Ильиничне от этой добродушной болтовни опять стало очень, очень хорошо. Правда, она почему-то никак не могла попасть вилкой в помидор… Помидор этот все время ускользал от нее. Она заливалась смехом. Очень было весело, когда они общими усилиями все-таки, изловили шельмеца.
— Моя драгоценная! — перешел вдруг на торжеств венный тон Проханов. — Позволь мне вручить личное к тебе послание преосвященного. Для меня это, голуба моя, несказанная честь. Прими в собственные руки. — Он вложил в ее руки большой конверт, запечатанный в пяти местах сургучом.
Мария Ильинична с волнением взяла его.
— Это мне?!
— Тебе, тебе, Марьюшка. Бери читай.
— А как же печати? — со страхом спросила она.
— Сломай их. Твоя же воля.
Мария Ильинична, прикусив губу, осторожно, будто в пакете было что-то взрывающееся, стала надрывать угол пакета. Надорвала, посмотрела на своего наставника. Тот кивнул головой. Она осторожно вытащила лист бумаги, сложенный вдвое. Развернув его, она прежде всего увидела огромную, чуть ли не в треть листа фиолетовую печать, на которой четко выделялся крест. Она долго рассматривала и никак не могла понять — к чему здесь эта печать?