— Андрюша! Ты всегда со мной. — Я любила тебя и сейчас очень, очень люблю. Я не знаю, какую молитву читать, чтоб спокойной быть. Ох, Андрюша! Как мне тяжело без тебя, как трудно и тошно! Что мне делать? За что ни возьмусь — нет мне утешения. Пропадаю. Чувствую — пропадаю. Но неужто я хуже других?.. Господи! Если ты есть на небесах, разве ты не видишь моих мук? Все потеряла, что еще терять? Если нужна моя жизнь, возьми ее, только не мучь. Ну, за что, за что, скажи?..
Кто-то вдруг тихонько коснулся ее плеча. Она вздрогнула и обернулась.
То был отец Василий. Она заметила крупные капли пота на его высоком, почти без единой морщинки лбу.
— Хватит, Марьюшка! Успокойся. Не мучь себя, не казни. — Он тихонько подталкивал ее в плечо… — Вставай, голуба моя. Вставай. Ну? Вот так. Может, хочешь исповедаться? Не хочешь? Ну и ладно. Подожди-ка меня, облаченье сниму.
Мария Ильинична равнодушно кивнула и тихонько побрела из церкви. Вышла во двор, подняла голову, долго смотрела в небо. Скоро осень. Лето почти пролетело. Так мало времени прошло, а сколько пережито за эти месяцы. За что ей такие испытания, за что муки!
Он,а опустила голову и тихо побрела со двора.
У ворот стоял Егор.
— Ты чего это, Марья, закручинилась? Иль обидел этот?.. — он кивнул головой на церковь, и лицо его заметно потемнело. Он наклонился к ней и зашептал, хотя никого вокруг не было: — Коли что, мигни только…
И вдруг он исчез. Мария Ильинична даже не успела рассмотреть, куда он делся.
К ней торопливым шагом приближался Проханов,
— Ну, как погода, Марьюшка? — добрым голосом заговорил он. — Люблю эту пору. Жара спадает, мух становится меньше, плоды от сока земного чуть не лопаются. Хорош-шо! А там, глядишь, паутинка полетит, листья золотые на деревьях появятся. Медленное, медленное умирание. — Он блаженно прикрыл веки. — Люблю золотую осень. Чуть грустно, а все-таки радостно.
— Не надо, не надо, отец Василий! — вскричала Мария Ильинична. — Что вы мне о грусти! И без того грустно и тошно, а вы о медленном умирании…
— Ну, ну, Марьюшка! — примиряюще забормотал Проханов. — Не будем раздражаться. Мне хочется сделать тебе приятное. Хочешь в большой город поехать? Возьмем машину. Никто нас не знает, рассеемся, отдохнем, погуляем, где захочется. Хочешь?
Мария Ильинична удивленно посмотрела на него. Вот тебе и старик!
— Может, в театр пойдем? — с затаенной насмешкой спросила она.
Но он не заметил иронии.
— А что? Можем и в театр. Куда захочешь, туда и пойдем. — Его глаза молодо блестели. — Ты не думай. Поп — не монах, он и веселиться умеет, ежели есть к тому тяготение. Но чтоб — шито-крыто, чтоб, как говорится, комар носа не подточил.
Мария Ильинична устало взмахнула рукой.
— Ах, оставьте, Василий Григорьич. Уж какой там театр. На душе кошки скребут, а я по театрам разъезжать стану. — И вдруг ни с того ни с сего ей пришла в голову мысль: «На работу бы мне, на завод».
— Не хочешь? — удивился Проханов. — Тогда вот что. Пойдем, душа моя, ко мне. Уж прости меня, грешного. Живу по-холостяцки, сама знаешь. Ходила ко мне одна, убирала, теперь в деревню уехала. Хотя бы пыль маленько стереть.
Он осторожно оглянулся, взял ее за локоть и почему-то шепотом сказал:
— А там, голуба моя, — он кивнул головой куда-то назад, — фундамент заложили. Письмо от старшего артельщика получил. — Проханов, хитро улыбаясь, подмигнул. — Пишет, обмыть надо фундамент, а то держаться не станет.
Улыбнулась и Мария Ильинична, сама не зная чему.
— Хитрюга этот старшой. Ну, да ладно. Послал им тысчонку, пусть обмоют, не станем нарушать традиций. Правильно, Марьюшка?
— Не знаю. Наверное, правильно.
— Вот и я говорю, — охотно поддакнул Проханов и снова пришел в веселое расположение духа. — А может, и нам следует обмыть, а? День субботний…
Она пожала плечами. Ей было все равно.
— Эх, была не была. Прибавим шагу, Марьюшка. Уж и закатим мы пир горой, а?
Мария Ильинична не ответила.
Пир оказался обычной попойкой, но гнетущее состояние Марии Ильиничны прошло. На этот раз Проханов угостил ее чудесным вином со смешным названием Твиши. Легонькое, с едва уловимой кислинкой и примерно с той же дозой шипучести. Вино-то, пожалуй, и привело Марию Ильиничну в хорошее настроение. А когда на душе стало легко — настроение у нее падало и поднималось мгновенно, и, кажется, от совершенного пустяка она вдруг весело подумала:
«А чего это я раскисла? Моя судьба в моих руках. Как будто на завод не могу вернуться… Не так уж я плохо работала, чтоб от меня отказались…»