— Здрасте вам!
Она строго взглянула на Соловейкина, пытавшегося что-то сказать Павлу Ивановичу, досадливо махнула на него, рукой, словно это был не старший лейтенант милиции, а так просто, мальчишка школьного возраста. Тетя Паша давно уже недружна была с Соловейкиным, да и тот ее не жаловал, хотя связываться с уборщицей побаивался.
— Дело у меня, сынок, — глухо сказала тетя Паша, обращаясь к Лузиину. — Может, оно и враки, кто его разберет. Рассуди-ка сам, на то и есть прокурор. У нас, у верующих, несчастье. Отец Иосиф помер…
Лузнин насторожился, но не подал виду, что заинтересован в разговоре.
— А какое это имеет отношение ко мне? Ведь смерть — не преступление.
Павел Иванович всем корпусом повернулся к Павлине Афанасьевне и встал перед ней в нетерпеливой, выжидательной позе.
— Не спеши, не спеши, сынок. Ты сядь и меня усади рядком. Вот так. А теперь о деле. Как услышала о несчастье-то — як матушке. Убивается горемычная, горюет. Нас у матушки много собралось. Поплакали мы вместе с ней, погоревали, а потом, слово за слово, разговорились: отчего да почему помер отец Иосиф? Ну, вот я и… Словом, за что купила, за то продаю. Будто бы дело-то нечистое.
Павел Иванович слегка развел руками.
— Тетя Паша, не понимаю. Виктор Яковлевич, может, вы уразумели?
Соловейкин лишь досадливо поморщился,
— Батюшка-то не своей смертью на тот свет преставился. Будто убили его.
— Та-ак, — произнес Лузнин. — А еще что говорят?
— Разное говорят, — неохотно ответила женщина. — Все разве упомнишь.
Лузнин мягко коснулся руки Павлины Афанасьевны.
— Тетя Паша, новость для нас вы сообщили очень важную. Уж вы, пожалуйста, ничего не скрывайте. Кого подозревают, не слышали? Поймите, это очень серьезно.
— Нехристи убили, вот кто! Больше ничего не знаю. С матушкой потолкуйте, скажет, ежели захочет.
И уборщица двинулась к выходу. У самой двери она остановилась.
— Да, чуть не забыла. Тебя тут спрашивали, — сказала она, обращаясь к Пазлу Ивановичу. — Соседская девчонка играла у нас во дворе. Какой-то человек попросил ее постучать и спросить, в своем ли кабинете прокурор.
Лузнин пожал плечами.
— А какой он из себя? Девочка не рассказывала?
— Вот уж чего не ведаю, того не ведаю. Сама бы я, конечно, разглядела. А то девчонка… Что с нее возьмешь?
Лузнин улыбнулся.
— Спасибо, тетя Паша. Уж извините, но мне сдается, что-то вы от нас скрываете.
Женщина ничего не ответила, пожала плечами и вышла.
— Немедленно экспертизу, Виктор Яковлевич, поторопись, — сказал Лузнин.
Соловейкин одернул темно-синюю гимнастерку и направился к двери.
Горе или церемония?
Было около двенадцати дня, когда Лузнин вышел из прокуратуры. Солнце палило нещадно.
На улицах городка стояла тишина. Был обычный рабочий день недели. Люди трудились. Прохожих совсем почти не было. Не увидел Павел Иванович и детей. Зной загнал всех в дома, в тень.
По улицам бродили только собаки. Одни, высунув длинные, влажные языки, дрожавшие от частого, прерывистого дыхания, тихо трусили по дороге, другие лениво выглядывали из-под ворот и лишь по привычке тявкали вслед редким прохожим.
Павел Иванович чувствовал себя очень уставшим. Давала себя знать бессонная ночь. Хотелось спать, но спать было нельзя. Дело усложнялось.
Когда Лузнин вошел во двор Десятковых, он заметил Соловейкина, который что-то рассказывал Белякову, старшему лейтенанту уголовного розыска.
Павел Иванович торопливо поздоровался с Беляковым и с недоумением спросил Соловейкина:
— В чем дело? Десятков разве не отправлен на экспертизу?
Соловейкин и Беляков молчали, будто и не слышали вопроса. Во дворе скопилось много женщин в черной одежде. Они заглядывали в отворенную дверь дома, откуда доносилась заунывная мелодия, и настороженно переговаривались. Вдруг толпа женщин зашевелилась.
Павел Иванович заметил — двух монахинь, властно раздвигающих толпу пренебрежительным движением рук. Эти белые руки будто покрикивали властно: «Эй! Сторонись!» Лица обеих монахинь поражали своей исступленностью и полным пренебрежением к тому, что делалось вокруг.
Монахини остановились, о чем-то пошептались между собой и, медленно обернувшись, с тем же величавым неприятием окружающего удалились в глубь комнаты.
— Видали! — воскликнул Соловейкин. — Явление Христа народу…