- Я себя неважно чувствую, я же сказал. - Если б не слабость, Луи сейчас охотно бы встал. Встал, вскочил... Что может успокоить этот зуд в мышцах, когда под рукой нет ни травок, ни капсулки с успокоительным? Бег? Тогда он бегом пересек бы весь Тереан.
Что с ним сделал Бейма тогда, в космопорту Сотлана? Почему ничего этого не было вчера?
- Я сейчас ухожу и до вечера вряд ли вернусь, а день здесь длинный, - проговорил Альвгар, отходя от «иллюминатора». - Не сомневаюсь, что я еще с пандуса не сойду, а вы уже заснете, но, менталер, весь день вы в постели не проваляетесь, не рассчитывайте на это.
Он разнял рукой пленку мембраны, но не шагнул наружу, а задержался еще.
- Бейма, если террал менталер к полудню не придет во вменяемое состояние, дай терралу менталеру тонизирующее посильнее. Он и так быстро устает, а тут еще Синтан. И проследи, чтобы он хоть попытался заняться картиной.
- Да, конечно, - откликнулся киберпилот.
- Будто вы сами не устаете, - пробурчал Луи. Альвгар оглянулся.
- Нет, - сказал он скучно. - В последнее время практически не устаю.
Луи скривился ему в спину:
- И как вам это удается, террал Гаррет?
- У меня есть маленький секрет.
Дверная мембрана сомкнулась.
Оставшись в одиночестве, Луи посидел немного, собираясь с силами, потом спустил ноги на пол и наконец поднялся. Голова слегка закружилась и потемнело в глазах, но в остальном хуже ему не стало. Тонизирующее, сказал пилот? Ради тоника стоит встать не только в туалет. Луи знал, что такое быть без тоника, как это долго, вязко и муторно.
- Бейма, я пойду... умоюсь, - пробормотал он, медленно пересекая каюту. - А ты пока одежду приготовь... Пожалуйста.
Перед Луи лежал диск будущей картины, пока еще мертвый и пустой. Под стеклопластом виднелась неровная серебристая поверхность - тусклые металлические пылинки, слипшиеся в плотную массу. Луи только что прикрепил на заготовку, с обратной ее стороны, подушечки контактов; струны телепатической связи тянулись от них к таким же контактам, лепившимся ко лбу менталера.
Луи, сидя над пустой заготовкой, стиснул руки. Он переживал сильнейший приступ неуверенности в себе. Он так привык запечатлевать картины лишь под действием синтанских растений грез, что уже и не помнил, как обходился без них и что при этом чувствовал. Он сейчас был более пуст, чем лежащая перед ним заготовка. Пуст и готов запаниковать. Полный провал? Конечно, разумеется. Ничего кроме. Лучше всего было встать и уйти. Трусливо? Ох, да наплевать: он же галлюциноман. Руки дрожали, и Луи сжал кулаки, впился обломанными ногтями в ладони. Ладно, травок ему не достать, но если б нашлось что-нибудь другое, не обязательно сильное - так, просто успокоить нервы...
И ведь он еще недавно думал о тонике, мечтал о тонике, схватил его и выдавливал в рот, будто тоник вот-вот отнимут. А теперь ему нужен транквилизатор.
... Или нет? Менталография и успокоительное... Он никогда не запечатлевал, приняв успокоительное и вдруг усомнился, возможно ли это. Альвгар согласится, наверное, принять провал первой попытки, списать на отходняк. А транквилизаторы он точно не одобрит, если из-за них ничего не получится.
Заготовки, все три, оказались для «панорамных» картин. За рамкой такой картины скрывается продолжение запечатленного; она как окно: при фронтальном осмотре не увидеть изображения целиком. У Луи никогда не хватало денег на заготовки для картин подобного типа; у него не было никакого опыта работы с ними. Нервы, «панорамные» картины... Все одно к одному, как нарочно.
Луи потер лицо, стараясь не задеть контакты, зажмурился. Мандраж не проходил; лучше начать побыстрей, пока он не извел себя окончательно. Он ведь знает, что проиграет. Лучше проиграть быстрей.
Луи уселся, скрестив ноги (он, запечатлевая картину, обычно сидел на полу) и положил заготовку на колени. Пытаясь подавить дрожь в пальцах, взялся за ее края. Теперь он видел лишь неровный пласт тусклого серебра.
Спящие пылинки были уютными и... родными.
Родные. Свои. Эта мысль помогла немного собраться.
Наконец Луи коснулся серебристой поверхности - не рукой, но сознанием. Прошелся над ней, едва трогая ее неровности, длинные морщины и рытвины. Он так и смотрел на диск - сквозь него - но видимое глазами отходило на второй план. Луи медлил, еще не тревожа спящую пыльцу, но уже слыша безмолвные голоса: мы станем, чем захочешь, тем, чем ты нас сделаешь.
Луи замер, не сознавая, как губы растягивает улыбка, и нежная, и безумная. Его почти уже звали - шепотом, сквозь сон.
И он потянулся навстречу.
Серебряная равнина, молчаливая, лишь смутно грезящая о пробуждении, не отзывалась. Пылинки дремали, спрессованные в тусклый слиток обманного металла. Луи касался их, пока осторожно, тревожил, подталкивал тут и там, будил для танца запечатления. Наконец от серебряного поля отделились первые облачка; они реяли впереди и вверху, на фоне металлической равнины, изъеденной эрозией.