Разноцветные нити фонарей, ажурные тени на тротуарах, голоса вдалеке, холодный осенний ветер... Луи, впрочем, был уже не здесь: ноздри жег запах тонкого серого стебелька, и художник чувствовал только его острую, чуть горьковатую соль. Соль; никаких пьянящих ночных ароматов. Никаких мыслей о завтра. Это последняя ночь, когда он волен делать, что хочет.
Завтра... да, завтра ему придется пойти в службу контроля. Он там уже бывал. С тех пор, как он остался без стандартного обеспечения, его время от времени туда вызывали - два раза в год, иногда три. Чаще они просто звонили ему, но и по фонору и у них в офисе разговоры ничем не отличались. Восстановите обеспечение, террал Миньон; восстановите обеспечение, мы готовы помочь вам в любой момент. Теперь они точно помогут ему. Может, хотя бы они будут этим довольны.
Завтра... Завтра (когда он выпьет эту ночь, последний глоток привычной жизни), да-да, завтра он узнает, что обычно происходит с такими, как он: с голыми во всех смыслах, кроме буквального; он узнает, как ему собираются вернуть стандартное обеспечение. Все, о чем его предупреждали, это что образ жизни его изменится кардинально. По-видимому, он должен будет работать. Где, кем - Луи не представлял. Тронор-3 - Провинциальный Мир, ПМ, планета, которая почти ничего не значит и едва ли кому-то нужна - в точности, как рожденный на ней художник; ее удел - удерживаться в точке самообеспечения. Ну а художник, рожденный на ней, и этого не сумел... Что же ему предложат? Что-нибудь, связанное с производством?.. Луи не был уверен, что именно производит его родной мир, что экспортирует и что ввозит. Когда-то, наверное, знал... Производство должно быть. И есть службы инспекции и контроля. И космические станции. Орбиты планет-гигантов, внепланетное производство, конечно же... производство чего-то, где-то - он ничего не помнил, все это были слова, за которыми ничего не стояло. Ему казалось, что память его рассыпается шуршащим потоком, как стопка семян из лопнувшего зрелого стебля, рассыпается, оставляя вылущенную полость, пустоту в голове.
Это было бы даже неплохо, узнать новое; но новое будет завтра - вместо грез и менталографии, вместо его самого, такого, как есть. А сегодняшняя ночь принадлежала горечи и соли. Закрыв глаза, Луи глубоко вдохнул острый запах бледного, привезенного со звезд стебелька.
По его меркам, растеньице было слабым. Никакого подъема, никакой пронзительной остроты восприятия и той ясности мысли, которой никогда не бывает в «обычное» время. Все, что травинка могла, это придать действительности странные иллюзорные черты. Черные крылатые твари цеплялись за уличные фонари металлическими когтями, радужные крылья распускались за спинами прохожих и рои светлячков кружили в лиловой путанице ветвей, между деревьями за краем тротуара - мерещились и исчезали, дразня. И только золотисто-зеленая дымка, непременная спутница синтанских грез, стлалась на периферии зрения, точно подкрадывалась, но обнять не могла. И он продолжал думать, думать...
Впереди за темными деревьями сквера мелькнуло льдистое свечение. Луи вышел на перекресток и остановился, забыв на минуту и о веточке синтанской травы, и о службе контроля. Ночное кружение по городу вывело его к космовокзалу. Громадное здание было как глыба зеленоватого льда, светящаяся изнутри. Оно завораживало. Где-то там, в центре сияющего айсберга, он мог бы купить билет на «лайнер», а потом улететь отсюда, навсегда. От себя и от своей жизни.
Мог бы.
Если бы не был нищим.
Луи отвернулся и, поднеся к лицу увядающий стебелек, глубоко вдохнул. Но растение умирало и острой соли его запаха Луи не ощутил. Не было даже призрачных светлячков. Только золотисто-зеленый туман, клубящийся на краю поля зрения, как будто сделался плотней, да слегка зашумело в ушах.
Умирающая травинка тоже его бросала. Оставляла одного.
Луи сдавил стебель, теплый от его пальцев, расплющил, разорвал непрочные волокна. Струйка аромата, теперь резкого, кисловатого, заставила его замереть. Пульс зашумел в ушах морским прибоем; радужные прозрачные букашки, летний рой, взвились вокруг, закружились по опускающейся спирали и истаяли у самого тротуара, в густеющей дымке зеленого золота. Значит, вот что нужно - убить эту веточку самому?.. Поколебавшись, Луи зашагал прочь, сворачивая на боковую улочку, спрятался в тени деревьев и там, зная, что никто не увидит, на ходу впился в стебель зубами. Нёбо сразу онемело, рот наполнился холодной горечью. Художника ослепил яркий свет, и на секунду все вокруг исчезло в белом, зеленом, золотом огне.