— Она смешная, как лягушка, — извиняющимся тоном говорит он. — Я думаю, пусть она живет. А?
— Пусть живет, — соглашается Маклай.
Идут дожди, и это совсем невесело. Как раз над головой Маклая в крыше хижины небольшая течь.
Дождь льет непрерывной струей на подушку Маклая, брызжет на бумаги и книги. Ульсон с проклятьем подставляет плошки и чашки, но через несколько минут они уже полны, и вода растекается по полу, заливая праздничные башмаки Ульсона и корзину с бельем. Время от времени грохочет гром. Тогда кажется, что на хижину валятся горы, и Ульсон замирает неподвижно, хватаясь обеими руками за голову.
Маклай нетерпеливо смотрит на небо и сердится. Он уговорился с несколькими жителями Бонгу итти в Теньгум-Мана, в горную деревню, в которой он еще не был, — он, за эти месяцы исходивший уже чуть ли не весь восточный берег, берег Маклая, как теперь его называют туземцы.
Но в такую погоду итти немыслимо. Что же делать?
Маклай в десятый раз пересматривает свои коллекции, собранные им за эти долгие месяцы…
Вот скелет «маба», или «кускуса», — маленького животного, живущего на деревьях. Вот чучело черного какаду. Вот череп крокодила. И здесь же рядом предметы домашнего обихода папуасов: глиняный горшок, деревянное блюдо — «табир», «буль-ра» — ожерелье из клыков свиньи, и даже «тельрун» — мешок, в котором папуаски носят за спиной своих детей.
За стеной хижины становится тише.
Маклай задвигает ящик с коллекциями под стол и выходит на веранду.
Дождь начинает стихать. Маленький клочок голубого неба вдруг загорается ослепительным блеском. Еще мгновенье, и это уже не клочок — это уже все небо сияет над мокрыми деревьями, затопленной травой, блестящими камнями.
— Положите в мой мешок одеяло и подушку, — говорит Маклай Ульсону. — Я, может быть, задержусь в горах на несколько дней.
Ульсон ворчит и нехотя исполняет приказанье.
Сколько времени прошло уже с тех пор, как он высадился вместе с Маклаем на этот берег, но он до сих пор еще боится папуасов и терпеть не может оставаться без Маклая, особенно ночью.
Но Маклай не слушает ворчанья. Он чистит и заряжает ружье, — говорят, в горах хорошая охота, а им пора уже пополнить свои запасы: они давно уже сидят на бананах и плодах таро. Принести кабана или хотя бы «тиболя», как называют папуасы кенгуру, было бы совсем неплохо.
И вдруг Маклай растерянно опускает свое ружье. С берега, легко перепрыгивая через корни и камни, не бегут, а несутся туземцы. Держа над головой лук и стрелы, с каменным топором, висящим на плече, они мчатся мимо хижины, очевидно направляясь к тропинке в Горенду.
Поровнявшись с Маклаем, передний чуть-чуть замедляет свой бег. Он ударяет себя в грудь и кричит, потрясая оружием:
— Война! Война! Морегум идет в Горенду!
Расспрашивать нет времени. Маклай отшвыривает ногой приготовленный Ульсоном мешок, хватает ружье и бросается вслед за папуасом.
Что там случилось с его друзьями? Может быть, им нужна его помощь?
Еще не добежав до первых хижин, Маклай услышал тревожные удары барабана и крики женщин. Папуасы торопливо выносили из своих хижин луки, топоры, копья. Мужчины громко разговаривали, размахивая руками. Туй стоял среди толпы. Повязка, которую он еще не снимал после болезни, сбилась на сторону. Руки были сжаты в кулаки.
— Туй! Туй! — крикнул он и бросился навстречу Маклаю.
Маклай удивленно остановился. Что это с Туем? Разве он забыл его имя? Почему он так странно называет его?
— Туй! Туй! — закричали и другие папуасы и тоже бросились к Маклаю. — Туй!
— Люди из Морегума — плохие люди!
— Люди из Морегума напали сегодня на наших женщин. Мы пойдем и сожжем их хижины!
— Мы убьем их мужчин!
— И ты тоже пойдешь с нами, Туй!
— Но почему же я — Туй? — спросил Маклай.
Папуасы удивленно посмотрели на него. Потом друг на друга. И… вдруг захохотали, хотя им сейчас как будто было не до смеха.
— Ты — Туй… — уверенно ответили они ему. — Туй лежал больной, и мы уже сшивали пальмовые листья, чтобы сделать ему гроб. Туй лежал больной, и мы уже готовили тельрун — мешок, чтобы покрыть его. Туй лежал больной, и мы уже собирали орехи, чтобы положить ему в гроб, мы уже выкрасили ему новый пояс, чтобы одеть его мертвого, мы уже обтесали шесты, чтобы нести его, а ты пришел сюда, ты давал ему свое лекарство, ты сидел возле него от солнца и до солнца, ты — клал ему руку на лоб, и вот он стоит и смеется! И рука его сильна, как прежде! И глаз его зорок, как прежде! Брат ли ты ему теперь? Ты ему больше, чем брат! Ты теперь Туй! А он Маклай! Его жизнь теперь — твоя жизнь! И так до самой смерти!