— Муки нет уже давным-давно, — коротко отвечал ему Маклай.
— Ну, тогда немного риса. Из этого какаду я сварю такой суп, какой варят только у нас в Швеции…
— Вы же знаете сами, Ульсон, что риса у нас нет больше месяца.
— Ну, тогда хоть щепотку соли, — восклицал уже в совершеннейшем отчаянии Ульсон. — Как я буду жарить этого паршивого попугая даже без соли!
— Сейчас у нас конец октября, — сухо отвечал Маклай. — Мы живем здесь больше года. Наших припасов хватило всего на два-три месяца. Вы сами это великолепно знаете, Ульсон, и каждый раз вы просите у меня то муки, то сахару, то масла, то соли. Как вы думаете, Ульсон, уж не прячу ли я это все у себя под подушкой и не закусываю ли я этим, когда вы спите?
— Я был бы идиот, если бы думал это! Разве я не вижу, как вы живете и чем вы питаетесь? Разве вы не ели вчера сырого краба? Вы — ученый человек, знаменитый путешественник, и… сырой краб! Фу!
— Почему же мне не есть сырых крабов, если их едят папуасы?
— Папуасы!..
И Ульсон сделал такую гримасу, будто ему дали понюхать что-то очень и очень противное.
— Ульсон! Если вы не хотите со мной ссориться, — твердо говорит Маклай, — бросьте эти ужимки и гримасы, когда вы говорите о папуасах. Папуасы ничем не хуже нас. Они меньше знают, это так. Их называют дикарями, — ну что ж, согласимся и с этим. Но этого еще очень мало, чтобы вы морщили нос и кривили губы. Вот вы прожили здесь столько времени, а знаете ли вы, как живут папуасы?
— Очень мне надо! — упрямо отвечал Ульсон. — Довольно и того, что я вижу каждый день этих красавчиков.
— Красавчики они или не красавчики, это совершенно не важно. Важно то, что они живут лучше нас. У них нет жрецов, которые их обманывают, богатых, которые их притесняют. Все, что у них есть, они делят между собой. Они справедливы и добры!
— Добры! Папуасы! Людоеды!
Возмущенный Ульсон с таким ожесточением кидается на бедного полуощипанного какаду, как будто перед ним уже не какаду, а самый свирепый и кровожадный людоед.
— За весь этот год я не видел ни одного случая людоедства, — так же твердо заявляет Маклай. — Может быть, это и бывает во время войн, — не спорю; но эти случаи становятся все реже и реже…
— Да, кстати, — заявляет с самым невинным видом Ульсон. — Помните, Туй взял у нас топор? Он обещал, что вернет его на другой же день, и вот…
Маклай нагибается к ящикам и вытаскивает из-за них топор.
— Этот? — спрашивает он и пристально смотрит на Ульсона.
У Ульсона сначала краснеет шея, потом уши и наконец все лицо, до самого лба, — до самых светлых его волос.
— Ах, в самом деле! — удивляется он. — И как это я забыл?
— Вы ничего не забыли, — холодно говорит Маклай. — Вы просто хотели сказать плохо о Туе. Вы — настоящий европеец, Ульсон. Цветные для вас или рабы, или врожденные преступники.
— Очень мне нужны ваши цветные, — бормочет Ульсон и принимается ощипывать какаду.
Он делает вид, что ему сейчас совсем не до Туя и не до возвращенного им топора.
Он стоит несколько секунд молча и потом спрашивает Маклая очень вежливо и скромно, — как должен, по его мнению, спрашивать своего хозяина хорошо воспитанный европейский слуга.
— Так как же прикажете подать эту дичь — в жареном или вареном виде?
— Я приказываю вам оставить меня в покое! — рычит взбешенный Маклай и поворачивается к нему спиной.
Маклай рассматривает свои башмаки и тихо насвистывает под нос.
Печально! Каблуки сбились совершенно, на подошве здоровенная дырка, из носков вылезают пальцы. А это последняя пара!
Но еще досадней, что кончается хинин. Вот без хинина будет действительно плохо. Бороться с лихорадкой с каждым днем становится все труднее и труднее.
Уже и теперь Маклай чувствует ясно, как слабеют его силы. Трудно подниматься в гору, трудно быстро двигаться, трудно даже нести за плечами нагруженную сумку.
Все чаще и чаще приходят минуты, когда хочется лежать, не двигаясь, не разговаривая, вот так, как по целым дням лежит теперь Ульсон.
Нужна вся воля, чтобы победить это желанье. И Маклай побеждает его.
По ступенькам крыльца топают босые ноги.
— Маклай! — слышен голос Туя. — Завтра в Гарагасси будут жечь «унан». Бери свое табу. Огонь погонит свиней. Ты будешь убивать свиней своим табу.
Маклай быстро всовывает ноги в свои стоптанные башмаки.
«Что это такое „унан“? — соображает он. — Ах, это трава в человеческий рост. Папуасы зажигают траву, — огонь пугает животных, и охотники убивают зверей. А „табу“ — мое ружье! Они просят, чтобы я помог им в охоте! Надо помочь!»